– Почему двух? Разве Малегоннелле не единственный предатель? А кто же второй?

Сен‑Мало властным жестом потребовал тишины:

– Тихо! Представление начинается!

Повозка, окруженная толпой, пыталась подъехать к костру. Стоя сзади, со связанными за спиной руками, Савонарола держался очень прямо, высоко подняв голову. Не обращая внимания на оскорбления, он бесстрастно смотрел на искаженные ненавистью лица, обращенные к нему со всех сторон.

Эти лица были ему хорошо знакомы. Он видел их на своих проповедях, когда прихожане ловили, как святыню, каждое его слово. Он делил с ними минуты счастья и утешал их в горе, он благословлял их детей и молился за умерших. Он любил их всех без исключения.

Он не испытывал обиды на этих мужчин и женщин и ни на кого не держал зла. Богу было угодно, чтобы он умер, и никто не мог противиться Его воле. Савонарола уже давно смирился с самой мыслью о смерти. В тот день, когда он впервые поднялся на кафедру, он уже знал, куда приведет его судьба.

Палач помог ему спуститься с повозки и привязал к шесту, который возвышался над костром. Под выкрики толпы он бросил факел в кучу дров. Через какое‑то мгновение доминиканец исчез за густой пеленой дыма. Почти сразу вслед за этим пламя охватило его темную фигуру.

Кардинал Сен‑Мало терпеливо дождался, пока от тела Савонаролы ничего не останется, потом знаком велел Малегоннелле приблизиться. Не спуская глаз с юношей, тот подошел к краю крыши.

Кардинал положил руку на плечо своего сообщника.

– Ну, ты доволен?

– Так давно я каждую минуту желал, чтобы этот город горел в огне моей мести. Спасибо, Ваше Преосвященство, за то, что вы позволили осуществиться моей мечте.

– Не благодари меня. В конце концов, главное сделал ты… По крайней мере, все должны так думать, и поэтому ты не можешь остаться в живых.

Малегоннелле слишком поздно понял смысл этих слов. Движение прелата было слишком быстрым, и он ничего не успел предпринять. Его тело, упав с пятнадцатиметровой высоты, разбилось у ног Содерини.

Сен‑Мало обернулся к Макиавелли и указал на Гвиччардини:

– Надеюсь, что этот простак ни о чем не знает?

– Конечно нет.

– О чем не знает? – удивился Гвиччардини.

– Ты должен был держаться в стороне, как я тебе и советовал… Тогда бы мне не пришлось так поступить.

Макиавелли встал позади своего друга и схватил его за руки. И пока сбитый с толку Гвиччардини пытался освободиться, кардинал ударил его кинжалом. Юноша взглянул на ручку кинжала, торчащую из его живота, потом сполз на крышу, опираясь спиной о трубу.

Он поднял глаза на своего друга:

– Я… я не понимаю…

Казалось, Макиавелли преобразился. Долго сдерживаемая ненависть исказила его черты:

– Ах, Чиччо, дорогой мой друг Чиччо… Как и ты, я долго верил во все эти дурацкие идеалы, которыми забили наши головы. Дружба, доверие, любовь… Вздор! Все это только ложь и иллюзии!

Макиавелли присел на корточки перед другом и окунул кончик пальца в кровавое пятно, которое медленно расползалось по его рубашке. Мгновение он рассматривал палец, приобретший оттенок охры, затем вытер его о свой рукав.

– Не надо было тебе идти за мной. Теперь ты умрешь из‑за своего тупого упрямства. А ведь я пытался тебя предупредить… Не хотел я этого…

Захваченный внезапной идеей, кардинал наклонился над раненым. Он взялся за кинжал и принялся раскачивать его справа налево.

Гвиччардини скривился от боли:

– Вы что, совсем сошли с ума!

– Простое любопытство. Малегоннелле описывал мне чудесные ощущения, которые он пережил, пытая дель Гарбо. Мне тоже не терпелось их испытать, вот и все. Признаюсь, я почувствовал некоторое возбуждение, когда вонзил кинжал в твое рыхлое тело, но ничего особенного.