Ноут у нее оказался примерно такой же, как и у меня. Барышня скопировала файл, отослала его по электронной почте, и через пять минут в дверь номера постучали. Посыльный отеля притащил конверт, в котором обнаружились две отличного качества распечатки выбранной фотографии.

– Держите, – Ангелика вручила конверт мне. – Сейчас я свяжусь с группой поддержки…

Она достала сотовый, с кем-то соединилась и затараторила по-немецки.

Английский я понимаю отлично, неплохо объясняюсь по-испански, но вот из языка Гете и Бисмарка знаю лишь отдельные слова, в основном ругательства. Поэтому мне оставалось только слушать приятный голосок белокурой шпионки и надеяться, что она не сдает нас со всеми потрохами местному КГБ.

– Можно выходить, – сказала Ангелика, убрав трубку от ушка.

– С вами – куда угодно! – воскликнул Бартоломью, за последние полчаса не сказавший ни слова.

Я подумал, не врезать ли ему в челюсть для вразумления, но решил пока подождать. Есть надежда, что наш влюбчивый худред, ставший фотокором, придет в себя самостоятельно.

О том, что нужно прихватить «Никон», мне пришлось ему напомнить.

Выбравшись из отеля, мы двинулись в сторону городского центра, туда, где над домами поднимался стоящий на холме замок Вавель – нечто вроде польского Кремля, исторический пуп страны. Миновали Планты, бульварное кольцо, барбакан, прозванный острыми на язык краковянами «кастрюлей», и через ворота в огрызке крепостной стены прошли на Флорианскую улицу – местный Арбат.

Тут, в толпе гуляющего народа, Антон несколько ожил, принялся вертеть головой и щелкать «лейкой».

– Ай-яй-яй! – воскликнул он, когда не такая уж длинная улица закончилась и мы оказались на Марьяцкой площади.

Открылась красноватая громада одноименного костела с двумя разномастными башнями, Сукеннице – Суконный рынок, меньше всего похожий на рынок, и нелепая, лежащая на боку металлическая голова Аполлона, подаренная Кракову безумным скульптором-меценатом.

Что ни говори, а картина впечатляющая – тут бы да погулять, да пофотографировать как следует.

– Не отставайте, – бросила Ангелика, меньше всего настроенная на туристический променад.

Сверху, с более высокой башни костела, донесся звонкий голос трубы и оборвался на полутакте.

– Что это? – спросил Бартоломью.

– Сигнал точного времени, – сообщил я. – В Москве сейчас четыре, а тут, значит, – два.

Через пару минут мы оказались у старинного дома, вывеска на котором сообщала, что тут расположена гостиница «Под розой». Ангелика толкнула дверь, и мы вошли в старейший из краковских отелей, о коем я до сих пор только слышал, но внутри не бывал.

Но на то, чтобы полюбоваться обстановкой, времени у меня не оказалось.

Сунувшемуся наперерез нам администратору белокурая бестия предъявила некое удостоверение, при виде которого он впал в ступор и мелко-мелко затрясся. А затем с надменным видом полководца, только что взявшего неприятельскую столицу, двинулась к узкой лестнице, ведущей на второй этаж.

Вскоре я понял, что перепланировку в «Под розой» не делали с самого основания гостиницы, то есть века с шестнадцатого. Внутри обнаружилось великое множество всяких переходиков, лесенок, полутемных коридорчиков.

Попади сюда Иван Сусанин, поляки показали бы ему, почем фунт лиха.

Через десять минут блужданий по недрам отеля мы очутились перед дверью из дубовых досок. Табличка на ней дала понять, что перед нами тринадцатый номер.

– Готовы? – спросила Ангелика и, не дожидаясь ответа, вытащила пистолет.

Я с удивлением узнал в нем «Йерихон» израильского производства, пластиковую модель, что не обнаруживается обычными сканерами, да еще и с навинченным глушителем.