Остальные солдаты, должно быть, вывели остававшихся здесь местных жителей еще до того, как мы пришли.

Женщина теряет самообладание. Она впадает в настоящую истерику, и, кажется, больше не может контролировать свое тело. Она превращается в настоящего зверя — она верезжит, и царапается, и колотит солдата руками, путаясь в своих собственных ногах.

Она спрашивает, где ее муж и дочь, и я практически закрываю глаза. Тяжело смотреть на подобные вещи, когда ты уже знаешь, что произойдет дальше. Война не становится легче от того, что ты не согласен с происходящим.

Порой я позволяю себе испытывать приятное волнение из-за того, что собираюсь воевать — Мне приходится убеждать себя в том, что я делаю нечто стоящее — но сражаться с солдатами гораздо легче, чем иметь дело с женщиной, которая вот-вот станет свидетелем того, как ее дочери пустят в голову пулю.

Джульетту, вероятно, стошнит.

Сейчас мы находимся настолько близко к непосредственному месту действий, что я инстинктивно прижимаюсь спиной к стене, забывая о том, что мы невидимы.

Солдат хватает женщину и швыряет ее на землю возле блока, и я чувствую, как на мгновение мы втроем начинаем паниковать, успокаиваясь как раз вовремя для того, чтобы заметить, как солдат прижимает дуло своего пистолета к шее женщины и говорит: — Если ты не заткнешься, я пристрелю тебя сию же минуту.

Что за мудак.

Женщина теряет сознание.

Солдата это, кажется, не волнует. Он тащит ее из зоны нашей видимости — в том же самом направлении, куда ушел его напарник. Нам пора следовать за ними. Я слышу, как Кенджи тихо сыплет ругательствами.

Он плохо переносит такое. Ему всегда не по себе, когда дело касается подобных вещей. Я впервые встретил его во время одного из наших заданий; когда мы вернулись на базу, Кенджи лишился самообладания. Совершенно.

На некоторое время его посадили в карцер, и после этого он свел свои эмоциональные срывы к минимуму. Большинство солдат знают, что жаловаться во всеуслышание — себе дороже. Мне следовало бы знать, что на самом деле Кенджи не был одним из нас.

Я поежился от холода.

Мы все еще следуем за солдатом, но при такой погоде сложно держаться слишком близко к нему. Видимость стала нулевой, а ветер настолько сильно гоняет по улице дождь, что кажется, будто мы попали в ураган. И очень быстро все станет еще хуже.

Я слышу тихий голос:

— Как вы думаете, что происходит?

Джульетта.

Конечно же, она понятия не имеет о происходящем… откуда ей знать?

Разумнее всего было бы спрятать ее где — нибудь. Держать ее в безопасности. Подальше от опасности. Слабое звено может потянуть за собой остальные, и я не думаю, что сейчас время рисковать. Но Кенджи, как и обычно, не согласен с этим. Судя по всему, он не возражает против того, чтобы осведомить Джульетту о том, что значит оказаться посреди войны в секторе 45.

— Они собирают их вместе, — объясняет Кенджи. — Они собирают людей в группы для того, чтобы убить их всех сразу.

— Женщина… — говорит Джульетта.

— Да, — перебивает ее Кенджи. — Да, — повторяет он снова. — Она и все остальные, кто, по их мнению, может иметь отношение к протестам, — говорит он. — И убивают они не только подстрекателей. Они убивают и друзей, и членов их семей. Это лучший способ для того, чтобы манипулировать людьми. Это всегда действенно при запугивании тех, кто остается в живых.