— А сестрицы как?

— Живы-здоровы.

— Про отца с матушкой не спрашиваю, ибо нет той силы, что извела бы Наума Добрынича и Добромиру Ждановну.

— А про меня отчего не спросишь, — Стоян вышел вперёд, сжимая в руке деревце — лук. — Или я место пустое для тебя?

— Такого молодца-сокола издалече видно, почто в пустую расспрашивать. А деревце ты не правильно режешь. Дай-ка сюда, покажу.

Мальчишка протянул ему лук. Радий повертел его в руках, достал нож и подправил немного, после протянул Стояну: владей, охотник. Мальчуган с трепетом взял игрушечное оружие и прижал к себе.

— Домой теперь идёте? — спросил охотник.

— Солнышко к земле, а мы к родному двору.

— С вами пойду. Мне батюшке вашему пару слов нужно молвить.

Лес возле двора Наума близко подходил к печищу, поэтому все соседские девчонки быстро разглядели на опушке всех троих. Видела их и Любава и губу закусила. Ни одну зиму она вечерами зимними к Радию ближе подсаживалась, разговор заводила, а добрый молодец словно и не замечал её. А как увидит Гореславу, так сразу разговор заведёт. Привечал он девку, только ей в лесу места заветные показывал. Да и Лайко только Гореславе гладить себя позволял; позови его она — прибежит. Добромира ещё с берёзозола нашёптывала дочке покойной Доброгневы, чтоб поласковей была с охотником, а девка не слушала, мало чем его от других отличала.

Но Любава, что на Радия загляделась, вспомнила про воду, что несла Ладе для славного пирога, посмотрела ещё раз с завистью на младшую сестрицу, приоткрыла плечом дверь и понесла свою ношу к растопленной печи.

Радий задержался у ворот, чтобы добычу свою лесную препоручить заботам Лайко, а Гореслава сразу к клети пошла, где травы свои хранила. Стоян за ней не увязался, снова со двора сбежал. Чего ему, мальчишке, вместе с девками неразлучными дома сидеть? Нет, что ли, птиц непуганых али друзей-товарищей?

Вышла из избы Лада, за нею — малые Наумовы дочки гурьбой, впереди всех Желана. Заприметила хозяйка гостя, отведать хлеба-соли пригласила. Не обидел отказом Радий, только спросил, дома ли Наум Добрынич.

— Давно улетел из дома наш ясный сокол, с полуденного часу у Первяка Буяновича силки мастерит для зверей лесных.

После, когда гость в избу вошёл, подошла Лада к Гореславе, вывела из клети на дневной свет.

— Долго полесовничала ты, матушка твоя уж много раз к воротам выходила, тебя поджидала. Ступай в избу, накрой стол для дорогого гостя.

Ничего девушка не ответила, не стала перечить старшим.

Славная каша, только что из печи, дымилась на столе. Ярослава сидела на лавке и месила тесто. Смотрела она на сестру и улыбалась. Вот вернётся Добромира от соседки, оттаскает девку нерадивую за длинною косу.

Но не сделала этого мудрая хозяйка: не гоже перед гостем срамиться, лишь приказала: "Принеси из клети молока, будет, чем гостя попотчевать". В обычные дни все свои припасы Наумовы домочадцы хранили в дальнем углу клети, но липень выдался жаркий; молоко быстро скисало, вот Добромира и придумала хранить его да сыр в ямке небольшой, в том же углу клети вырытой.

Гореслава быстро воротилась, поставила на стол кувшин молока — пей гость дорогой.

Отведав угощения, поднялся на ноги Радий, низко хозяйке поклонился. "Спасибо за хлеб-соль, да дома матушка ждёт, пора мне", — сказал.

Проводила Добромира гостя до ворот, долго ещё ему вслед смотрела, потом в избу вернулась.

Любава квашню у Ярославы отобрала, в сени прогнала: нерадивая девка больше в окно смотрела, чем тесто месила. Да и она недолго просидела: Лада дала грязную рубаху Стояна, велела выстирать да зашить.

Забилась Гореслава в свой кут, отыскала заброшенное вчерашнее рукоделие, принялась вышивать.