Наумовна шла не спеша, собирала цветы для венка. Пролетела бабочка; девушка остановилась, протянула к ней руку. Бабочка покружилась и села на один из перстов. "Красавица ты моя, летунья небесная, радость ты с собой из Ирия принесла", — с любовью прошептала Гореслава. Бабочка при звуке голоса встрепенулась, улетела куда-то к озеру. Проводила её глазами Наумовна и свернула на тропку, что показал ей Стоян. Отыскала она полянку с высокой елью, осторожно вытащила из-под её лап лодочку братца.

Пройтись по берегу озера летом — хорошо, но на лодке по нему проплыть ещё лучше.

Гореслава легко правила, лодочка с радостью слушалась его. Был бы рядом Стоян, похвалил бы сестру. Но с собой девушка его бы не взяла, помешал бы только тишину лесную слушать.

Лодочка по воде плыла, словно лебёдушка, стараясь не тревожить покой Водяного.

Вспомнила Наумовна, что при впадении Быстрой в озеро, в зарослях ольховых растёт цветок, краше которого нет в лесу. Направила она свою лодочку к тем зарослям, да вдруг вздрогнула, остановила ладью.

На мелководье, среди ольхи, чернели чьи-то сапоги. Видно, вода вынесла человека на берег.

Страх долго боролся с любопытством. Гореслава и хотела подплыть поближе, да боялась: вдруг чужак встанет и схватит её за косу. Но человек не двигался, и девушка решила, что если она подплывёт со стороны озера, то незнакомец её поймать не сможет.

Человек, вынесенный на берег водой, лежал лицом к земле. Рубаха на нём была разорвана, штаны все в грязи. По одёже девка смекнула, что незнакомец не из соседних печищ, да и на княжих кметей тоже не похож. Волосы у него были тёмные, вьющиеся, сам он роста большого, плечист и несколько полон. В руке сжимал он меч, длинный, с узкой рукоятью. Не словенский он.

Тут заметила Гореслава, что одёжа-то на нём в крови перепачкана: либо зверь, либо человек напал.

Стала девка править к берегу, спрятала лодочку в густых зарослях и побежала к кузне. Мудрёна Братиловна знает, что делать, не даром родители мудрой нарекли.

От быстрого бега щёки раскраснелись; коса на плечо упала. Возле двора кузнеца Гореслава отдышалась и тихо в ворота постучала.

Залаяли собаки, выбежали к ней, узнали, завиляли хвостами. Скрипнула дверь, отворились ворота, вышла к гостье ранней Мудрёна Братиловна в одной рубахе, лишь платок на плечи набросила, глянула исподлобья: зачем пожаловала.

— И часа не прошло, как солнце встало; Сила только что в кузню ушёл, а ты уж в гости пожаловала.

— Не я хотела потревожить я вашего покоя, да привела сюда чужая доля.

— О чём баешь, девка глупая?

— На берегу Медвежьего человека видела. Лежит пластом, рубаха в крови. Не из нашего печища он.

— Не меня бы звала, а Радия или Увара. Силу не хочу беспокоить: не любит он, коли кто от наковальни его отвлекает. Обожди немного.

Через некоторое время вышла Мудрёна уже в понёве и убрусе.

— Ну, славница, теперь расскажи толком, что случилось.

— Решила я на лодочке по озеру покататься, и вынесла меня вода к зарослям ольховым. Присмотрелась я: там человече лежит. Не из нашего печища.

— Вот что, Наумовна, беги к Радию (ты лучше меня тропки лесные ведаешь), скажи ему: пусть парней собирает. А я к Силе пойду, он-то знает, что делать.

Шибко бежала по лесу Гореслава, только пятки сверкали. Вывела тропинка к родному двору; мимо хотела пробежать, да Наум остановил.

— Куда спешишь, горлица, дом свой сторонкой обходишь?

— Спешу я, батюшка, Мудрёна Братиловна велела к Радию бежать.

— Давно ли кузнечиха тебе матерью стала?

— Уж, не осерчай, батюшка, беда приключилась.

— Что за беда?

— Чужака я на озёрном берегу видела, раненого.