|
Эшелон их пропускали быстро, нигде они не застаивались, но как-то успевали раз в сутки, напоить лошадей и раз в три дня отоварить продаттестаты. А если эшелон шёл быстро, в него просились. И хотя устав строго запрещал пускать гражданских в караульные помещения, сам Гайдуков и помощник его, перенявший от него разбитную манеру держаться, не могли смотреть на людей, стынущих на осеннем полотне и ошалело бегающих вдоль составов. Не то чтобы пускали просящих всех, но не отказывали многим. Какого-то инспектора хитрого пустили за литр самогону, ещё рыжего старика с сидорами — за шматок сала, кого — ни за так, а особенно отзывно — не устаивало их сердце — подхватывали они в свой вагон, спуская руки навстречу, молодок и девок, тоже всё едущих и едущих куда то, зачем-то. Сейчас там, в жаре гомонящей теплушки, рыжий старик что-то лопочет про первую мировую войну, как он без малого не получил георгиевского креста, а из девок одна только недотрога, нахохлясь совушкой, сидит тут же у печки. Остальные давно от жары скинули пальто, телогрейки, даже и кофточки. Одна, оставшись в красной соколке, и сама раскраснелая, стирает сорочки ребятам и пособника своего, выжимающего бельё, хлопает мокрым скрутком, когда он слишком к ней подлезает. Две стряпают для ребят, заправляя домашним смальцем солдатский сухой паёк. А ещё одна сидит и вычинивает, у кого что порвалось. Уедут с этой станции — поужинают, посидят у огня, споют под разухабистую болтанку вагона на полном ходу, а потом, не особо разбирая смены бодрствующей и отдыхающей (все намаиваются равно в водопой), — расползутся по нарам из неструганых досок, пОкатом спать. И из этих сегодняшних молодок, как и из вчерашних, лишь недавно проводивших мужей на войну, и из девок — не все устоят, и там, в затеньях от фонаря, лягут с хлопцами, обнявшись.
Да и как не пожалеть солдягу, едущего на передовую! Может, это последние в его жизни денёчки… И чего сейчас только хотел Гайдуков от коменданта — чтобы тот отпустил его побыстрей. Да ещё бы выведать как-нибудь маршрут: для пассажирок — где их ссаживать, и для себя — на каком теперь участке воевать? мимо дому не придётся ли кому проехать? — Та-ак, — говорил лейтенант, поглядывая в попутные. — Вы не вместе ехали? Вас недавно сцепили? — Да вот станций несколько. Очками уперевшись в бумагу, лейтенант вытаращил губы. — И почему вас сюда завезли? — спросил он старого Чкалова. — Вы в Пензе — были? — Были, — отозвался хрипло Дыгин. — Так какого же черта вас крутанули через Ряжск? Это удивляться надо, вот головотяпы! — Теперь вместе поедем? — спросил Гайдуков. (Идя сюда, он узнал от Дыгина его направление и хотел смекнуть своё.) — До Грязей вместе. — А потом? — Военная тайна, — приятно окая, покрутил головой Зотов и сквозь очки снизу вверх прищурился на рослого сержанта. — А всё ж таки? Через Касторную, нет?... — подговаривался Гайдуков, наклоняясь к лейтенанту. — Там видно будет, — хотел строго ответить Зотов, но губы его чуть улыбнулись, и Гайдуков отсюда понял, что через Касторную. — Прямо вечерком и уедем? — Да. Вас держать нельзя. — Я — ехать не могу, — проскрипел Дыгин веско, недружелюбно. — Вы — лично? Больны? — Весь конвой не смогат. — То есть… как? Я не понимаю вас. Почему вы не можете? — Потому что мы — не собаки!! — прорвалось у Дыгина, и шары его глаз прокатились яростно под веками. — Что за разговоры, — нахмурился Зотов и выпрямился. |
