Ночь наступает, как всегда в тропиках, внезапно, бунгало едва освещено, но нам это не важно; мы и не ужинаем толком, горячее — только кофе. Нам не о чем говорить, и, возможно, поэтому мы развлекаемся, слушая тихое бормотание девушек; открыто в этом не признаваясь, мы подстерегаем мужской голос, хоть и знаем, что никакая машина на холм не поднималась и что другие бунгало по-прежнему стоят пустые. Мы раскачиваемся в качалках и курим в темноте; москитов нет; тишина, бормотанья, они смолкают, возникают вновь. Если бы девушки представляли себе нас, им бы это не понравилось; не то чтобы мы шпионили за ними, но они бы увидели нас в виде двух таящихся в потемках паучих-мигалас. В конечном счете нас не огорчает, что другое крыло бунгало занято. Мы искали одиночества, но теперь думаем, какой же была бы ночь, если бы действительно никого не было в другой стороне бунгало, невозможно отрицать, что ферма, что Михаэль все еще здесь, рядом. Нужно смотреть друг на друга, разговаривать, лишний раз доставать колоду карт или игральные кости. Лучше уж так. Сидя на стульях с веревочными сиденьями, слушать почти кошачье мурлыканье, пока не наступит пора ложиться спать.

Пора ложиться спать, но ночи здесь не приносят нам ожидаемого: нейтральную зону, где наконец — или на время, не надо претендовать на большее, чем возможно, — мы были бы укрыты от всего, что начинается за окнами. И глупость в нашем случае тоже играет не последнюю роль: никогда мы не достигли бы желаемого, если бы не предвидели, что наступит в ближайшее время. Иногда, казалось бы, мы рискуем, загоняя себя в тупик, как сейчас на затерянном островке, где легко выяснить местонахождение любого; но это входит в шахматную партию более сложную, в которой скромный ход пешкой скрывает ходы, решающие игру. Знаменитая история с украденным письмом объективно абсурдна. Объективно; но подспудно таится истина, и пуэрториканцы, годами выращивающие марихуану у себя на нью-йоркских балконах или в самом Центральном парке, знали об этом больше, чем полицейские. Во всяком случае, мы в курсе всех возможностей, расписаний ближайших пароходов и самолетов: до Венесуэлы и Тринидада рукой подать; и это только две возможности, а всего их шесть или семь; с нашими паспортами для нас открыт любой аэропорт. Этот невинный холм, это бунгало для туристов из мелкой буржуазии: прекрасные крапленые карты, которыми мы всегда умеем воспользоваться в нужный момент. Делфт очень далеко, ферма Эрика начинает отступать в памяти, стираться, и так же скоро сотрется из памяти колодец и Михаэль, убегающий в лунном свете, Михаэль, такой белый и голый в лунном свете.

Снова прерывисто воют собаки; от одной из хижин в ущелье доносятся женские крики, внезапно смолкающие на самой высокой ноте; наступившая тишина позволяет расслышать, как в смутной тревоге что-то шепчут в полусне слишком уставшие туристки, не интересующиеся по-настоящему тем, что их окружает. Мы слушаем, нам не до сна. В конце концов, зачем этот сон, если потом — громкий стук дождя по крыше или пронзительная кошачья любовь, прелюдии кошмаров, заря, на которой головы наконец вмяты в подушки, и ничто их не отягощает вплоть до того времени, когда солнце взберется на пальмы и надо возвращаться к жизни.