Вспомнились знаменитые барельефы ассирийских дворцов в Британском музее и множество иллюстраций в книгах. Сами шумеры называли себя черноголовыми. А ведь именно они были нашими прародителями, и все мы, ныне живущие, их потомки, пусть даже не прямые. Тогда я почувствовал, что их странные рисунки и барельефы гораздо ближе мне, чем европейские памятники, которые я еще недавно считал своими, хотя на самом деле они для меня практически ничего не значили.

— Ты хорошо спал? — спросил я, чувствуя, что проваливаюсь в забытье.

— Да, — ответил он. — А теперь поспи ты. А я пойду прогуляюсь по снегу. Ты должен поспать, слышишь? А когда проснешься, я накормлю тебя ужином.

8

В очередной раз я проснулся уже на исходе дня. Судя по свету, пробивавшемуся из-под двери, погода стояла ясная, и солнце клонилось к закату.

Азриэля не было видно — впрочем, дом мой состоял из нескольких помещений. Я встал, завернулся в теплый кашемировый плед и отправился на поиски. Заглянув в задние комнаты, ванную и кладовку, я убедился, что его нигде нет. Я вспомнил, что он говорил о прогулке, но его отсутствие меня тревожило.

Бросив взгляд на очаг, я увидел большую кастрюлю с бульоном, заправленным картофелем и морковью. Значит, все это мне не приснилось. Кто-то действительно приходил. Я чувствовал легкую слабость, голова кружилась, мысли путались. Похоже, болезнь все еще не покинула меня.

На ногах у меня были толстые шерстяные носки с кожаными подошвами. Наверное, это он одел их мне. Я направился к двери. Я испытывал необходимость найти его, выяснить, куда он делся. При мысли, что он ушел навсегда, меня охватил страх. Точнее, непреодолимый ужас.

У меня было множество причин для паники, но я не мог сказать, в чем они состояли.

Я надел теплые ботинки и пальто — огромное и тяжелое, оно весило, наверное, целую тонну, и его можно было натянуть даже на самый толстый свитер — и открыл дверь.

Отблески закатившегося за горизонт солнца еще играли на снегу, покрывавшем горные склоны, но небо уже потемнело. Мир приобрел серо-белую, с металлическим отливом расцветку и утратил четкость очертаний.

Воздух словно застыл — так бывает, когда в холодный зимний день вдруг стихает ветер. С крыши над головой свисали сосульки. На свежевыпавшем, пока еще неглубоком снегу я не увидел следов.

— Азриэль! — позвал я.

Почему я был в таком отчаянии? Боялся за него? Да, конечно. И за него, и за себя, за свой рассудок, за покой и безопасность всей моей жизни…

Захлопнув дверь, я отошел на несколько шагов от дома. Лицо и руки сразу замерзли. Я понимал, что веду себя глупо, ибо лихорадка может вернуться. Мне не следовало долго оставаться на улице.

Я еще несколько раз позвал его, но не услышал ответа. Сумеречный заснеженный пейзаж был необыкновенно красив. Величественные пихты гордо несли свои снежные шапки, на небе сияли вечерние звезды. Солнце зашло, но темнота еще не наступила.

Неподалеку стояла машина. Странно, но до сих пор я не замечал ее, хотя и смотрел в ту сторону. Наверное, потому, что она была укрыта снегом. Чувствуя, что ноги уже онемели от холода, я бросился к ней и открыл багажник.

Там стоял портативный телевизор — вроде тех, что берут с собой в море рыбаки. Удлиненной формы, с маленьким экраном и ручкой для переноски, телевизор скорее походил на огромный' фонарь. Работал он на батарейках. Откровенно говоря, я не пользовался им много лет. Схватив телевизор, я захлопнул дверцу джипа и побежал обратно к дому.

Едва оказавшись внутри, я вдруг почувствовал себя предателем, словно намеревался тайно наблюдать за тем миром, о котором он говорил, — за миром Белкина, ужасным миром терроризма и жестокости, что насаждал Храм разума, протянув повсюду свои щупальца.