Прошла вечность, прежде чем он очнулся от томной дремы, сковывавшей все его тело. Мадлен сидела рядом, обхватив колени и опустив на них подбородок.

 — Ты здесь?

 — Что? — прошептала она.

 Он помолчал.

 — За то, что со мной было сейчас, я должен благодарить твою сущность?

 — Наполовину — да, — ответила она, нежно поглаживая его руку.

 — В таком случае любой, кто ее презирает, — глупец, — сказал Фальке, поворачиваясь на другой бок. Он вдруг осознал, что лежит на кровати. — Как я сюда попал?

 

— Я тебя перенесла, — улыбнулась Мадлен и, поймав его недоверчивый взгляд, пояснила: — Ночью я с легкостью могу поднимать тяжести, вдвое превышающие твой вес. Она засмеялась. — Я и днем управилась бы с тобой, хотя, конечно, солнечный свет нас несколько… изнуряет.

 В нем шевельнулось любопытство.

 — Почему это так?

 — Не знаю, — вздохнула Мадлен. — Но все, пережившие свою смерть, в конце концов заводят обыкновение насыпать землю своей родины в подметки ботинок, в седла, в матрацы, под настилы карет и в подвалы домов, тем самым оберегая себя от вредных внешних воздействий.

 — А если не делать этого? — спросил Фальке, когда она замолчала. Он провел пальцем по изгибу ее плеча. — Что будет тогда?

 — Это зависит от многих вещей, — ответила Мадлен, отводя взгляд. — Во всяком случае, солнце нам не на пользу. — Она отбросила с лица волосы. — Если раздеть вампира и привязать к столбу в знойный день, он погибнет. Солнце его сожжет точно так же, как пламя костра сжигает несчастного, обвиненного в ереси. Впрочем, пламя для нас тоже смертельно. Жги меня — я умру, перебей хребет или отсеки голову — я умру, однако все остальное меня не пугает.

 — А крест? — спросил озадаченно Фальке.

 Мадлен тихо рассмеялась.

 — А еще святая вода, и ангелы, и имя Господне. Я ведь родилась католичкой и ею и остаюсь, хотя церковь этого никогда не признает.

 — Но вы ведь…

 — Что — мы? — Она протянула руку и притронулась к его горлу в том месте, где виднелась засохшая капелька крови. — Нет, дорогой, дьявол нами не правит. — Взгляд ее потемнел и стал отрешенным. — Я знавала людей, поклонявшихся сатане, но они… они преследовали меня, а не привечали.

 Фальке вгляделся в лицо возлюбленной.

 — Мадлен, — тихо окликнул он, надеясь отвлечь ее от горестных воспоминаний.

 Она тряхнула головой.

 — Все в порядке. Это было давно.

 Он облегченно вздохнул.

 — Иди ко мне, я тебя поцелую.

 Мадлен охотно прильнула к нему, но после поцелуя сказала:

 — Уже слишком поздно, мне надо идти.

 Фальке заулыбался.

 — Ты можешь остаться. — Он целовал ее лоб, брови, глаза.

 — Это было бы неразумно. О нас и так ходят слухи. Глупо лишний раз давать им пищу. — Она вновь отдалась его поцелуям, потом собрала волю в кулак: — Через час мусульман начнут скликать на молитву.

 Он отпустил ее.

 — Уходи.

 — Ухожу, — засмеялась Мадлен, выскальзывая из постели. — Мне нужно одеться.

 — Я помогу.

 — Это не ускорит дела, — сказала она, искренне веселясь, но тут же стала серьезной: — Будь осторожен, Фальке.