— Фи, дорогая, ну что вы несете? — ласково пожурил Троубридж. — Дамам не полагается рассуждать о столь низких вещах.

 — Может, и так, — запальчиво возразила Мадлен, — но мне даже думать не хочется, во что превратилась бы моя жизнь, если бы я почти ежедневно не унижалась. — Она пожалела о сказанном, увидев, как расстроился англичанин, и сбавила тон: — Нет-нет, лично я, разумеется, ничего не плачу, просто брат Гюрзэн иногда навещает судью и единственно верным способом выражает ему глубочайшее наше почтение. Он хоть и христианин, но все-таки египтянин, и его принимают. Небольшой кошелек переходит из рук в руки, все шито-крыто, а мне продлевают разрешение держать египетскую прислугу. Таков здешний порядок. — Она усмехнулась. — К счастью, я довольно богата, иначе не сумела бы отвечать всем требованиям судьи Нумаира. Разумеется, эти требования — Боже упаси! — вслух не высказываются, но все понятно и так.

 — Это несправедливо, мадам, — с серьезным видом заявил Троубридж. — Неужели Каир ничего не способен тут сделать?

 — Что сделать? — поинтересовалась Мадлен. — Пока жалоба идет вверх по реке, от меня разбегутся все слуги. — «А я, скорее всего, предстану перед местным судом, — добавила она мысленно, — но тебе вовсе незачем о том знать».

 Троубридж снова вынул платок.

 — И вас, мадам, не пугает шаткость вашего положения?

 Мадлен хотела отделаться шуткой, потом передумала. Англичанин ей нравился и заслуживал прямоты.

 — Чаще, чем надо бы, — призналась она, после чего повернулась к стене, с которой на них равнодушно взирали древние боги.

 

* * *

 Записка профессора Алена Бондиле, посланная Риде Омат. Тайно доставлена Юрсеном Гибером.

  «Моя драгоценнейшая малышка!

 Не будь смешной, не глупи. У тебя нет никаких причин меня ревновать, утверждая, что мадам де Монталье заняла твое место в моем сердце. Подари мне хотя бы минуту свидания — и я сумею развеять все твои страхи. Ты убедишься, что я по-прежнему твой верный раб.

 Касательно всего прочего могу сказать лишь одно: ты ведь знаешь, и не хуже меня, что идти к твоему отцу в настоящее время нам неразумно. Он беспокоится о тебе, о твоем будущем — нельзя же его за это бранить, дорогая. Он пытается утвердить тебя в местном обществе и, пока это не сделано, не примет ни одного претендента на твою руку, а уж в особенности меня, ибо знает, что я женат и что европейцы попросту откажут от дома тому, кто вопреки христианским обычаям осмелится сделаться двоеженцем. Абсурдный порядок, но твой отец не может от него отмахнуться, и я в данном случае держу его сторону — единственно из любви к тебе.

 Но ты бесконечно права, полагая, что моя супруга-француженка мало что смыслит в искусстве интимной близости. Это действительно так. Ей не хватает той пылкости и раскованности, какими природа столь щедро одарила тебя. Я благодарен небу за каждый день, проведенный с тобой, и глубоко опечален нашими разногласиями. Да, было бы просто чудесно открыто заявить о нашей любви, но подумай сама: разве мы можем сейчас это сделать, не навлекая на себя гнева и ненависти окружающих? Если о нашей связи прознают, нам придется от нее отказаться, а этого я просто не вынесу, ибо весь мир для меня ничто без твоей любви. Вот почему я и призываю тебя держать свое чувство в тайне, вот почему, чтобы никто не догадался о моей истинной страсти, мне и приходится иногда ухаживать за мадам де Монталье.