— Сахару ей дай, — проявляю я свои глубокие познания в зоологии.

Макс разламывает кусок пиленого сахара и протягивает зверьку крошки. С невероятным умилением он смотрит, как зверек стоит столбушком и грызет лакомство. Все-таки немцы — самый сентиментальный народ на свете!

— А, пушистик пришел, — замечает Люба, входя на веранду. Она сообщает нам, что этот бельчонок приходит каждый день, и уже привык к людям. Рефлекс. Учение академика Павлова в жизни.

С биологии Люба немедленно переходит на финансовые вопросы. Смысл ее монолога можно свести к следующей нехитрой идее: «Бросай армию, милый, наигрался в солдатики, и иди-ка на завод инженером, благо отец сообщает, что у них есть вакансии». Интересно, как она себе это представляет — «бросай армию»?

— Льюппа, но кто же его отпустит? — вступается за меня Макс.

Любаша чувствует, что это она, пожалуй, перегнула, но не сдается и моментально изобретает новый аргумент:

— Тогда хоть попроси место поспокойнее. Вон, у Ниночки муж — помощник коменданта лагеря, так ни тебе «тревожных» чемоданов, ни командировок долгих. А в деньгах ничего не проигрывает, даже наоборот…

Знаю я этого «помощника». Крыса тыловая. Примазавшийся. Ходит тощий, насупленный, всегда в черной форме и летом и зимой. А если в деньгах не проигрывает — значит, пайки у лагерников ворует. Парткомиссии на него нет. Ничего. Зато у меня поджилки не трясутся, когда мимо патруль «апостолов» проходит. А этот наверняка трясется. Да и претит мне над людьми измываться. Но этого вслух не скажешь.

— Знаешь, милочка, я все-таки боевой офицер. И в лагеря я служить не пойду. А в лагерях пусть служат те, кому на фронте делать нечего. Кто на лучшее не способен.

— Верно, — Макс всегда готов заступиться за фронтовиков, — в лагерях служат те, кому в армии делать нечего.

— И потом, у меня командировочные, полевые, командирские… В лагерях этого нет.

Люба сдается. В общем, она ведь и не собиралась особенно на меня наседать — просто ей хотелось показать Шрамму, кто в доме хозяин.

…Мы все еще расслабленно дымим папиросами, когда в приемнике что-то щелкает, и голос диктора произносит: «Мы передавали концерт из произведений русских композиторов в исполнении Большого симфонического оркестра Государственного Радио Германии. Московское время 11 часов 2 минуты…»

— И долго вы тут еще сидеть собираетесь? — интересуется Люба. — А ну-ка, марш на водную станцию, а то обеда не получите!

М-да. Теперь я понимаю, от чего Макс до сих пор холостой. Вот насмотришься на такое, свобода милее покажется. Ничего, скоро отпуск, поедем в Крым, вот там, голубчик, налюбуешься на прелести семейной жизни. Глядишь, и самого окрутят.

Мы встаем, и плетемся к машине. Великое счастье — до водной станции три километра пешком шагать. У машины уже толкаются мои наследники, выясняя вопрос, кто поедет на переднем сидении. Но в этот момент приходит моя супруга в летнем платьице, и вопрос решается сам собой. Дети усаживаются назад, Макс — на откидное сидение, временно получив должность главной няньки и дрессировщика. Ну, поехали.

На водной станции чудесно. Уже окунувшись по паре раз, мы с Максом блаженствуем на горячем песке. Прикупив в ближайшем ларьке «Пиво — воды» указанную первой продукцию, мы выпиваем по бутылочке продукта г-на Бадаева, и теперь расслаблено размышляем: а не открыть ли еще по одной? Люба дремлет на дощатом топчане, надев огромные темные очки, Левка копошится в песке, строя аэродром для новых самолетов, старшие, приговорив по бутылке ланинского лимонада, плещутся в реке.