Когда они были уже в пути, он сам завел об этом речь.

Она была совершенно права, говоря, что деньги на паломничество он не заработал честным трудом. Они попали к нему бесчестным путем. Он собирается плыть в Святую землю на ворованные и награбленные деньги, если, конечно, сумеет добраться до морской гавани. Ему хотелось бы выбросить эти деньги, отделаться от них, это поистине деньги греха и разбоя, на них кровь... но, если он выбросит их, ему никогда не переплыть море, не попасть в Святую землю, куда он так стремится. Вот какой он паломник.

Он страшился этой мысли, сознавая собственную ничтожность, неверие, тщетность задуманного им. Он страдал, думая об этом.

- Можно ли назвать меня паломником? Настоящим паломником?

Он сел у дороги, опустив голову на руки, подперев руками костистое, исхудавшее, заросшее бородой лицо, он больше никуда не торопился, а сидел молча, уставясь на дорожную пыль.

Незнакомец пытался помочь ему, слушая его, - чем еще он мог помочь ему? Он слушал, как тот говорил ему о своих сомнениях, неуверенности, колебаниях. Да, он поистине сомневался во всем.

- Скажи мне, чего я жажду? Сам я этого понять не могу.

Он страдал, мучимый тем, чего сам понять не мог. Не ведая покоя. Внезапно он поднялся и пошел вперед. Теперь он горел нетерпением идти к цели. Казалось, его сомнения и явились причиной этого нетерпения. А быть может, он этим нетерпением хотел заглушить в себе сомнения.

Таким образом, они медлили не раз и двигались намного медленнее, чем следовало. И в каждом месте отдыха, на каждом постоялом дворе, они узнавали, что паломники прошли здесь уже довольно давно.

Наконец в один прекрасный день они увидели внизу перед собой море, огромное, бескрайнее, и гавань, откуда отправлялись паломники, в бухте, обрамленной высокими горами. Вид этот наполнял столь многих паломников радостью и страстным ожиданием.

Путь к морю еще был не близкий, но они надеялись к вечеру дойти туда. Товий так загорелся, что торопился изо всех сил. Он шел, не спуская глаз с необъятного водного простора, он никогда прежде не видел моря, и оно поразило его. Оно было темное и довольно бурное, подальше от берега по воде ходили белые гребни - ветер дул с суши. День клонился к вечеру, и, когда они пришли в город, было почти темно. Едва они успели войти туда, как городские ворота заперли на ночь.

Они знали, что здесь был монастырь, где останавливались паломники в ожидании отплытия корабля. Он находился где-то неподалеку от гавани, и они, расспросив прохожих, добрались туда.

У ворот перед образом Богоматери горела маленькая свеча. Путники постучали, и к ним вышел один из братьев. Они спросили про корабль, который должен был скоро отплыть с паломниками в Святую землю; монах ответил, что корабль этот уже отплыл в тот же день вскоре после полудня, ветер был умеренный, и все паломники, каких ожидали, прибыли вовремя. То был последний корабль, наступает время осенних штормов, и в зимние месяцы корабли туда тоже не ходят.

Товий стоял убитый этой новостью. Губы его дрожали, и он едва мог вымолвить слово. С трудом заставил он себя сказать спасибо монаху за его объяснение, за приговор, который тот вынес ему, сам того не зная.

Ибо то был приговор. Безжалостный приговор, иначе истолковать это было невозможно. Именно в тот день, когда он пришел к морю, в гавань паломников, корабль с настоящими, истинными паломниками поднял паруса и отплыл в неведомые моря, к земле, которую они увидят и которой он никогда не достигнет.

Ничего не поделаешь, так оно и должно быть.