|
- Ах, Маса, как Москва-то переменилась, - все повторял по-японски красавчик, беспрестанно вертясь на кожаном сиденье пролетки. - Прямо не узнать. Мостовая вся булыжная, не то что в Токио. Сколько чистой публики! Смотри, это конка, она по маршруту ходит. И дама наверху, на империале! А прежде дам наверх не пускали - неприлично. - Почему, господин? - спросил Маса, которого полностью звали Масахиро Сибата. - Ну как же, чтоб с нижней площадки не подглядывали, когда дама по лесенке поднимается. - Европейские глупости и варварство, - пожал плечами слуга. - А я вам, господин, вот что скажу. Как только прибудем на постоялый двор, надо будет поскорей куртизанку вызвать к вам, и чтоб непременно первого разряда. А мне можно третьего. Тут хорошие женщины. Высокие, толстые. Гораздо лучше японок. - Отстань ты со своей ерундой, - рассердился молодой человек. - Слушать противно. Японец неодобрительно покачал головой: - Ну сколько можно печалиться по Мидори-сан? Вздыхать из-за женщины, которую никогда больше не увидишь - пустое занятие. Но его хозяин все-таки вздохнул, а потом еще раз и, видно, чтобы отвлечься от грустных мыслей, спросил у кучера (как раз проезжали Страстной монастырь): - А кому это на б-бульваре памятник поставили? Неужто лорду Байрону? - Пушкин это, Александр Сергеич, - укоризненно обернулся возница. Молодой человек покраснел и опять залопотал что-то по-ненашему, обращаясь к косоглазому коротышке. Извозчик разобрал только трижды повторенное слово "Пусикин". Гостиница "Дюссо" содержалась на манер самых лучших парижских - с ливрейным швейцаром у парадного подъезда, с просторным вестибюлем, где в кадках росли азалии и магнолии, с собственным рестораном. Пассажир с петербургского поезда снял хороший шестирублевый нумер с окнами на Театральный проезд, записался в книге коллежским асессором Эрастом Петровичем Фандориным и с любопытством подошел к большой черной доске, на которой по европейскому обыкновению были мелом написаны имена постояльцев. Сверху крупно, с завитушками, число: 25 июля. Пятница ~ 7 Juliet, vendredi <7 июля, пятница (фр.)>. Чуть ниже, на самом почетном месте, каллиграфически выведено: Генерал-адьютант-от-инфантерии М.Д.Соболев ~ № 47. - Не может быть! - воскликнул коллежский асессор. - Какая удача! - И, обернувшись к портье, спросил. - У себя ли его высокопревосходительство? Мы с ним д-давние знакомцы! - Так точно, у себя-с, - поклонился служитель. - Только вчера въехали. Со свитой. Все угольное помещение заняли, вон за той дверью коридор весь ихний-с. Но пока почивают, и тревожить не велено-с. - Мишель? В полдевятого утра? - изумился Фандорин. - Это на него непохоже. Впрочем, люди меняются. Извольте передать г-генералу, что я в нумере двадцатом - он непременно захочет меня видеть. И молодой человек повернулся идти, но тут произошла еще одна случайность, которой суждено было стать вторым звеном в хитроумной вязи судьбы. Дверь, ведущая в занятый высоким гостем коридор, внезапно приоткрылась, и оттуда выглянул чернобровый и чубатый казачий офицер с орлиным носом и впалыми, синеватыми от небритости щеками. - Человек! - зычно крикнул он, нетерпеливо тряхнув листком бумаги. - Пошли на телеграф депешу отправить. Живо! - Гукмасов, вы? - Эраст Петрович распростер объятья. - Сколько лет, сколько зим! Что, все Патроклом при нашем Ахиллесе? И уже есаул. П-поздравляю! Однако этот дружественный возглас не произвел на офицера никакого впечатления, а если и произвел, то неблагоприятное. Есаул обжег молодого щеголя недобрым взглядом черных цыганских глаз и ни слова больше не говоря захлопнул дверь. Фандорин так и застыл в нелепой позе с раскинутыми в стороны руками - будто хотел пуститься в пляс да передумал. - В самом деле, - смущенно пробормотал он. - Как все п-переменилось - и город, и люди. - Не прикажете ли завтрак в нумер? - спросил портье, делая вид, что не заметил асессорова конфуза. |
