Их мы распределили по степени заинтересованности Эвой.

— Држончек на нее нацелился, — напомнила я. — Планы строил насчет нее. Заморский радикально испаскудил две ее книги и начало сериала, сделал ей антирекламу, чем и допек ее капитально. Последний, Поренч, ничего не снимал по ее книгам, но испортил ей два года жизни, и последующие годы пытался отравить: клеветал на нее, возводил напраслину, настраивал против нее всех, кого мог, и стал причиной так называемого творческого бессилия писательницы, доведя ее почти до безумия. По–моему, он самый страшный из всех. И выходит, убийства совершались странно, начиная с нейтрального объекта и кончая самым вредоносным. Так как же это понимать?

— Я рассчитывал, что вы отгадаете, пани Иоанна.

— От этого отгадывания я и сама скоро свихнусь. У меня упорно каждый раз всплывает какой‑то поклонник или обожатель Эвы Марш, который за одно свинство, сделанное ей, отомстил, а других не допустил. Но тут мне всю картину портит Вайхенманн, он никак в нее не вписывается.

Я приостановилась в своих рассуждениях, глянула на Гурского. Тот вроде и слушал внимательно, но явно думал о чем‑то своем.

— Очень обидело Эву издательство. Наверняка обвели ее вокруг пальца, раз им удалось продать ее книги без согласия автора, — заметил он. — Вот результаты работы их человека в тайном архиве телевидения!.. Значит, удалось обнаружить доказательства обмана в договорах и подключить их к делу.

— Но издатели‑то живы? — на всякий случай поинтересовалась я.

— Насколько мне известно — живут в жутком страхе.

— Сомневаюсь. Это ушлые парни, они и не с такими вещами справлялись, выйдут сухими из воды. Отделаются легким испугом, какой уж там жуткий страх.

— Вот я и говорю. Если бы этот рыцарь или обожатель действовал последовательно, он бы не оставил их в покое. Вам не кажется?

Я неохотно должна была признать правоту инспектора, хотя именно этим издателям зла не желала, невзирая на нанесенный мне ущерб.

— Но ведь вам нужны факты, а единственный известный мне факт… — начала я и сама себя перебила: — Так и быть, пожертвую собой, сунусь в клетку льва, то есть схожу еще раз побеседовать с пани Вишневской. Кто знает, что она еще услышала через потолок..

Гурский не успел высказать своего отношения к этой идее — зазвонил телефон. Я приложила трубку к уху.

— Больше я не выдержу! — крикнула мне в ухо Миська. — Пусть же хоть кто‑то поговорит с Петриком. У меня ни времени, ни терпения, а он разговаривал со мной, то и дело начинает астматически задыхаться, словно я — не я, а кошка. В конце концов, чем занимается ваша полиция? Мух не ловит, говорили, что непременно снимут с него показания, и до сих пор не удосужились. Целую неделю парень занимался постсинхронами, не спал, не ел, теперь его требуют в Лодзь, и он не знает, что ему делать, ехать или полицию ждать? А тут еще мамуля со своими штучками, сил нет! Сделай что‑нибудь!

— Без проблем! — заверила я девушку пользуясь тем, что полиция у меня, так сказать, под рукой. И принялась работать на два фронта. Да, полиция по–прежнему заинтересована в беседе с Петриком, но Буско–Здруй перепутал планы инспектора, он твердо решил идти дорогой моих предчувствий и намерен лично побеседовать с Петриком. Когда? Да пожалуйста, хоть сейчас. Где он в данный момент находится, твой Петрик?

— У своей мамули! — кричала в телефон обрадованная Миська. — Я ничего против его мамули не имею, мне бы такую, но вот угораздило ее как раз теперь схватить аппендицит! Вчера! С ней будет сидеть медсестра, но пока еще не приехала, так что приходится сыну сидеть с больной.