В буфете она сняла кружки с крючков и крайне осторожно, чтобы чего доброго не звякнуть, расставила их на подносе, потом тонкой струйкой пустила воду из крана и наполнила чайник. Гарольд, считавший, будто он один стоит доброго десятка умных голов, при малейшем шуме мгновенно терял весь творческий настрой.

Конечно, с грустью признавала Дирдре, в режиссуре он знает толк. Двадцать лет назад он выступал на сцене в Файли, на протяжении одного летнего сезона ставил спектакли в Майнхеде и участвовал в премьерных гастрольных представлениях «Паутины»  (с первоначальным лондонским составом). Такому опытному человеку не возразишь. Хотя кое кто и пытался. Особенно новички, которые еще имели собственное мнение и не сразу разбирались в исторически сложившейся иерархии. Впрочем, их было немного. Отбор в ЛТОК был жестким. Николас, игравший Моцарта, тревожно ожидал результатов прослушивания в Центральную школу сценической речи и актерского мастерства. Он изредка возражал. Эсслин не возражал никогда. Он внимательно выслушивал все, что говорил Гарольд, а потом играл в своей обычной пресной манере. Гарольд мирился с неуступчивостью одного человека и утешался тем, что все остальные ходили у него по струнке.

Дирдре всыпала в кружки дешевого растворимого кофе и сухого молока, потом налила кипятку. Кое где на поверхность всплыли один два белых комочка, и она принялась судорожно давить их ложечкой, попутно пытаясь вспомнить, кому класть сахар, а кому – нет. Лучше взять с собой пачку и спросить. Она тихонько вернулась в зал, с трудом удерживая в равновесии тяжелый поднос. Эсслин завел разговор об Иэне Маккеллене :

– Совершенно вопреки здравому смыслу, меня увлекли его актерские потуги. А ведь он от начала до конца только и делал, что выставлял себя напоказ и пытался вызвать всеобщее восхищение.

– Но я думал, – сказал Николас, невинно округлив серые глаза, – что в этом и есть смысл игры.

Братья Эверарды, которые всегда беззастенчиво поддакивали исполнителю главной роли, один за другим воскликнули:

– Я точно знаю, что имеет в виду Эсслин.

– Я тоже. Маккеллен всегда оставлял меня равнодушным.

Дирдре встряла со своим вопросом насчет сахара.

– Милочка, пора бы уже запомнить, – сказала Роза Кроули, – мне самую малость. – Она говорила с хрипотцой, растягивая слова. Играла она госпожу Сальери, свою самую скромную роль по сравнению с предыдущими, но в «Амадее» других возрастных женских ролей не было. Понятное дело, служанки и престарелые жительницы города во внимание не принимались. – Ты уже столько репетиций подкрепляешь наши силы, – продолжала она. – Не знаю, как тебе это удается. – Роза слегка вздохнула. К Дирдре она по определению благоволила, поскольку знала, что великодушие к статистам и помощникам режиссера – признак настоящей звезды. Она просто хотела, чтобы Дирдре была немного порасторопнее. Роза с лучезарной улыбкой взяла у нее свою кружку с отбитыми краями. – Спасибо, дорогая.

Дирдре едва заметно скривила губы. «И правда, – подумала она, – если у тебя талия, как у белого кита, то и самой малости будет слишком много». К ее пущей досаде, Роза была одета в длинную шубу, которую она (Дирдре) купила в магазине Оксфэма для постановки «Вишневого сада». После заключительного спектакля эта шуба так и не вернулась обратно в гардеробную.

– О господи! – Гарольд посмотрел в свою голубую, покрытую глазурью кружку, на которой сбоку красным лаком для ногтей было выведено «Г.