— Ну как же. Чтоб приставали. Дескать, кинется Максимка защищать, так они его под этим соусом‑то и уработают. Сам же гадит исподтишка, сам же издевается. Сволочь подлая!

— И что, ничего нельзя было доказать? Если Курбанский действовал не сам, должны же быть свидетели, очевидцы. Да вот хотя бы сами «посыльные» эти. Неужели они не могли рассказать, кто их подослал?

— Да кто ж его выдаст? Его хоть в должности понизили, но связи‑то остались. Он их всех в бараний рог скрутить мог. Да и не только их, и поважнее кого. Там ведь круговая порука — один за всех, все за одного, не один же он куролесил‑то. Поэтому и отмазался так легко. Шутка ли — боевой вертолет уделать. А отделался легким испугом, считай.

— Послушайте, а вот вы сказали, что этот Курбанский внешне не показывал своей неприязни, — вернул полковник беседу в нужное русло. — То есть, что касается работы, у вас с ним были как бы вполне адекватные отношения?

— Как сказать? Внешне, пожалуй что, и адекватные. Ведь эта история прогремела на всю часть, открыто враждовать ему как бы не с руки было.

— Неудобно перед коллегами?

— Типа того. И так, считай, на виду у всех в лужу сел. Сам же проштрафился, сам же еще и претензии начал предъявлять. Но если представлялась возможность устроить какую‑нибудь пакость, он ни за что не упускал. Мог и специально подстроить, если был уверен, что никто ничего не заподозрит. Как вот с Максимом. Отчего оно возникло, это возгорание? Поди теперь найди. А парень в больнице месяц пролежал. Да и меня тоже не забывал, я говорил уже. Чуть что случится, первый вопрос — а не Китаев ли готовил техническую часть? Или мог, например, приказ какой‑нибудь особенный отдать, так что для исполнения либо инструкцию нарушить приходится, либо в неподчинении обвинят.

— Но вы справлялись?

— Выкручивался. Мы ведь тоже не лыком шиты. Я тут подольше этого Курбанского работаю, повидал всякого. Максимку вот жалко, замучил он его совсем.

— Послушайте, Юрий Петрович, но ведь вы не можете не понимать, что все, что вы сейчас мне рассказали, по сути, свидетельствует против Максима. Если этот Курбанский так донимал вашего сына, сама собой напрашивается мысль о мотиве.

— Да о каком мотиве?! — снова в сердцах воскликнул Китаев. — Да вы… Эх!

Чувствуя, что от нахлынувших эмоций не способен говорить внятно, Китаев снова замолчал. Но через пару минут, немного успокоившись, все же продолжил:

— Это вы просто Максима не знаете, поэтому так говорите. Какие здесь могут быть мотивы? У парня невеста, он семью собирался создавать, новую жизнь начинать. Главным в этой жизни был совсем не Курбанский, почему никто не хочет этого понять? Да, конечно, он доставал, создавал неприятности. Но из‑за этого калечить свою жизнь, все планы пускать под откос? Да это просто была бы глупость, больше ничего. А мой Максимка — он, может, и импульсивный парень, может, иногда близко к сердцу принимает чего не надо, но только не дурак. Для чего ему в самом начале жизни убийство на свою совесть взваливать? Да еще и подставляться так. Слыхали, что говорят эти следователи? Мол, пырнул ножом, да и сидел себе рядышком, дожидался, когда придут, на месте преступления его застанут. Где это видано? В каком пруду они, дураки такие, водятся?

Аргумент был резонным. Размышляя об этом деле, Гуров и сам приходил к подобной мысли. Но предположения о невиновности Максима не приближали к ответу на вопрос, кто же мог быть виновен в действительности.

— Послушайте, Юрий Петрович, — сказал он. — Вы сами сказали, что очень давно работаете в части. Наверняка знаете все тонкости местных взаимоотношений.