|
Когда все закончится, я, может быть, сломаюсь, но сейчас я в порядке. Мне нужно поговорить с тобой.
– Хорошо. Она обошла его, пряча цветок, и встала у окна, за которым сквозь ночную мглу пробивались первые солнечные лучи. – Не знаю, с чего начать. В эти последние два дня все было так паршиво… – Нелегко было рассказать семье Мэллой? – Нелегко было подойти к дому. Обычно семьи сразу все понимают, когда видят нас в дверях. Они ведь живут с этим изо дня в день. Они понимают, когда видят тебя, но отказываются воспринимать. Это видно по лицам – понимание и отвержение. Некоторые просто стоят молча. Другие пытаются тебя остановить – начинают что-то говорить, ходят по дому, трогая вещи. Словно если ты ничего не скажешь, значит, на самом деле ничего не произошло. – Но потом ты все-таки говоришь, и человек вынужден сдаться перед страшной действительностью, – договорил за нее Рорк. Ева обернулась к нему: – Я знаю, что ты тоже всегда с этим живешь. Рорк, прости, я сожалею насчет утреннего. Я… Он подошел к ней и прикоснулся к ее щеке: – Ты уже сказала об этом. Ничего страшного. Это все пустяки. – Это не пустяки. Я исправлюсь, хорошо? – Хорошо. Почему ты не хочешь сесть? – Не могу. У меня все это проворачивается в голове снова и снова… Только тут он заметил у нее в руке цветок. – О боже! Это что такое? – Мне кажется, это очень больная, мутантная роза. Я купила ее для тебя. Видеть Рорка удивленным было такой редкостью, что Ева чуть не рассмеялась. Он поднял глаза, и ей показалось, что в них мелькнуло какое-то совсем новое чувство, которое она не смогла бы определить. – Ты принесла мне цветок… – Я подумала, что так заведено – после ссоры цветы, примирение… Он осторожно взял цветок за стебель. Лепестки от холода потемнели и свернулись, Еве показалось, что их цвет напоминает желтовато-синий оттенок заживающего синяка. – Страшно убого, да? Он запустил пальцы в ее волосы. – Нет. Это… Просто не знаю, что сказать. – Если она пахнет так же, как воняло от старика, который продал ее мне, можешь продезинфицировать ее. – Ну вот, ты все испортила, – сказал он мягко и поцеловал ее. Ева немного отступила назад, чтобы не броситься к нему в объятия. – Я всегда все порчу. Вот и сегодня утром… Я знаю, ты сердишься, но ведь я делаю это не нарочно! Иногда мне кажется, что копы вообще должны жить одни. Не знаю, с кем их сравнить, разве что со священниками. Они не должны тащить за собой в дом грех и скорбь. – У меня хватает своего греха и своей скорби. Пару раз это выплеснулось на тебя. – А я все выплескиваю на тебя постоянно! И я ведь знала, что тебя это обидит… – Действительно, обидело. Такие вещи меня ранят, Ева. – Я не хотела этого! Про себя она подумала, что даже не знала, что способна на такое. И это уже была проблема. Ее проблема. – Рорк, я не умею подбирать слова, как ты. Скорее, у меня их просто нет. Нет таких слов, какие ты говоришь мне или – я вижу – хочешь сказать. И… у меня просто замирает сердце. – Думаешь, тебя любить легко? – Нет, не думаю. Я считаю, что это вообще невозможно. – Она увидела, что в его глазах промелькнул опасный блеск, и заторопилась: – Не сердись, дай мне договорить. Рорк отложил в сторону цветок. – Тогда говори толком. |
