"...Актриса: Нет, не видела. (Пауза.) А вы?

Детектив: Конечно же, нет. Меня ведь не было рядом с рестораном, когда на вас напали.

Актриса: Я понимаю. Я просто подумала..."

И везде эти трахнутые выделенные слова.

"...что вы намекаете на то, что я видела того, кто на меня напал, когда на самом деле я его не видела.

Детектив: И я не видел. (Пауза.) Видите ли, я подумал... если я не видел, как на вас напали, и если вы сами не видели того человека, который ранил вас, если, получается, никто на самом деле не видел, как на вас напали... (Пауза.) А действительно ли на вас кто-то напал!"

«Какая занудная и задолбанная пьеса», — подумала она и уже хотела отложить сценарий, когда в дверь позвонили. На мгновение она испуганно застыла, не отвечая на звонок, и продолжала тихо сидеть в кресле, обтянутом цветастой тканью. Открытый сценарий лежал у нее на коленях, свет торшера падал на ее плечо, на сценарий, на пол.

Звонок повторился.

Она по-прежнему не издала ни звука.

Из-за двери послышался голос:

— Мишель!

— Кто там? — спросила она.

У нее бешено заколотилось сердце.

— Это я, — ответил тот же голос. — Открой.

— Кто — я? — спросила она, встала с кресла, бросила сценарий на сиденье, после чего подошла к двери, посмотрела в «глазок» и с облегчением произнесла: — А, привет. Подожди минутку.

Она сняла цепочку, отодвинула засов, отперла оба замка, распахнула дверь и увидела занесенный над ней нож.

— Отлично, отлично, отлично, отлично, отлично, отлично, отлично, отлично!

Он славился своим умением подражать В. С. Филдзу, но это уже скорее напоминало Аль Пачино в роли слепого морского пехотинца в «Аромате женщины». Мейер устало посмотрел на Олли.

Но, если уж начистоту, Олли все-таки больше походил на В. С. Филдза, чем на Аль Пачино, несмотря на свое прозвище Толстый Олли. Сегодня в среду, восьмого апреля, утро было серым и унылым, но хотя бы не таким дождливым, как вчерашнее. Олли был одет в белую рубашку, застегнутую под самое горло, коричневую спортивную куртку в горчичного цвета разводах, мятые темно-коричневые брюки свободного покроя и поношенные коричневые кожаные туфли. Мейер с удивлением заметил, что передок каждого ботинка пересекала полоска кожи, в которую было вставлено по одноцентовой монете. Чего только не придумают!

— Ну и как тебе «Список Шиндлера»? — многозначительно спросил Олли.

— Я его не смотрел, — ответил Мейер.

— Ты не посмотрел фильм, посвященный твоему народу?

«Это он о евреях», — подумал Мейер.

Он не чувствовал себя обязанным объяснять такому придурку, как Олли, почему он не пошел смотреть этот фильм. Мейер считал, что это окажется слишком болезненным переживанием. Стивен Спилберг в бесчисленных статьях, предшествовавших показу фильма, признавался, что сделал этот фильм, дабы ощутить свою принадлежность к еврейской нации, или что-то в этом духе. В отличие от него, Мейер давно уже ощущал свою принадлежность к еврейской нации, спасибо. И в отличие от Спилберга, Мейер не верил в то, что до выхода этого фильма холокосту грозила опасность превратиться в «забытую страницу истории». С таким же успехом можно было сказать, что до тех пор, пока по всем кинотеатрам мира не проревел «Парк юрского периода», никто не знал о динозаврах. Было достаточно евреев, которые, подобно Мейеру, никогда не забыли бы о холокосте, даже если бы Голливуд не снял ни одного фильма на эту тему.

Племянник Мейера Ирвин, который еще в детские годы получил ласковое прозвище Ирвин Паразит, когда вырос, стал смахивать на раввина и приобрел привычку закатывать глаза и стенать, даже когда просто просил передать соль.