— Да? Я очень долго думал, что просто не нравлюсь вам.

— Это не так. Просто вам удавалось задеть меня за живое.

— Если бы не то проклятое дело, все могло бы быть по-другому, — сказал Аллейн. — Какая жалость, что в жизни мы не можем вести себя, как персонажи бульварных романов. Ведь условия были просто идеальными, согласитесь. Убийство в вашем доме. Основания подозревать вас достаточно серьезные, чтобы придать драматическую окраску происходящему, но не настолько серьезные, чтобы безусловно считать вас причастной к убийству. Я, мрачный сыщик, находящий время, однако, чтобы примерить на себя роль героя-любовника. По законам жанра вы должны были против своей воли влюбиться в меня. А вместо этого вы испытываете этакую брезгливую неприязнь. Если бы вы попытались написать абстрактный портрет моей скромной особы, я бы на нем весь состоял из протоколов полицейских допросов, при этом глазом я приклеился бы к замочной скважине, а в руках держал бы охапку чужих писем. На заднем плане высилось бы здание морга, а по периметру вся эта милая картинка была бы украшена гирляндами из наручников и веревок палача. Я не прав?

— Глупости, — сказала Трой.

— Может быть. Да. Это всего лишь мужское тщеславие, которое пытается придумать самые необычайные объяснения самому простому явлению. Просто случилось так, что вы меня не любите. Да и какого дьявола вы должны меня любить?

— Просто случилось так, что вы меня не понимаете, — парировала Трой. — И какого дьявола вы должны меня понимать?

Она взяла сигарету и подняла к нему лицо, чтобы он дал ей прикурить. Прядь коротких темных волос упала ей на лоб. Аллейн поднес спичку к сигарете, потом бросил ее в камин и дотронулся пальцами до этой пряди.

— Ужасная женщина, — отрывисто сказал он. — Я так рад, что вы пришли навестить меня.

— Послушайте, — сказала Трой более дружелюбно, — я всегда испытывала страх перед этим. Любовь и все такое прочее.

— Вы имеете в виду физическую сторону любви?

— Да, но не только. Вообще все это. Полный отказ от внутренней независимости. Не только физическую, но и духовную близость.

— «Мой ум — мое царство».

— Я чувствую, что тогда это уже будет не так, — сказала Трой.

— Меня больше ужасает, что это все равно останется именно так. Вам не кажется, что у самых близких людей непременно бывают моменты, когда они оба чувствуют себя очень разъединенными, очень одинокими? Это наверняка так, в противном случае почему нас так поражает, когда изредка мы можем прочесть мысли друг друга?

Трой посмотрела на него с какой-то застенчивой решимостью, и сердце перевернулось у него в груди.

— А вы можете читать мои мысли? — спросила она.

— Не слишком отчетливо, Трой. Я не смею хотеть этого.

— Я иногда могу прочесть ваши. Это одна из тех вещей, которые заставляют срабатывать мой инстинкт самосохранения.

— Если бы вы могли прочесть их сейчас, — сказал Аллейн, — у вас были бы все основания испугаться.

Вошел Василий с чаем. Аллейну было достаточно одного взгляда, чтобы догадаться, что Василий успел сбегать в свой любимый магазин деликатесов за углом, чтобы купить икру. Он сделал целую горку намасленных тостов, нарезал уйму лимонов и заварил чай в огромном чайнике эпохи Стюартов, принадлежащем леди Аллейн, который ее сын одолжил у нее лишь затем, чтобы показать одному коллекционеру. Василий даже нашел время, чтобы переодеться в свой лучший костюм. На его лице сияла вызывающая чувство неловкости многозначительная улыбка. Он что-то шептал себе под нос, расставляя эти неслыханные яства на низеньком столике рядом с Трой.