Он снял осторожно свою фуражку и вытер платком веснушчатую лысую голову. Кивнул на фуражку:

— Сын новую сшил — эту прислал. И форму всю. Да перешивать надо. В нее два таких, как я, влезет. Вот вымахал!

— А эта дорога куда? — зло спросил Буров.

— Да никуда… — ответил старик, хотел прибавить что-то веселое, но осекся, взглянув на Бурова. Глаза этого человека поразили старика. Они были мертвы. Застыли совсем… — Никуда не ведет дорога, — повторил он испуганно. — Вон за кустами топи начинаются. «Чертовы». А за ними шоссе к городу. Но туда и заяц не проскочит. Дорогу немцы во время войны строили. И понастроили— вперлись<style name="FranklinGothicBook"> в болота. Один большой инженер специально их надоумил. Русский. Пленный. Они его тут и порешили.

Старик показал на холмик с обелиском, постоял с минуту, не зная, чего еще сказать этому странному человеку, и зашагал прочь. Буров дождался, когда старик скрылся за поворотом дороги, и шагнул в лес…

— А я подумал, что вы попросили русское подданство, — усмехнулся Жевен, когда Буров, усталый, продрогший, появился в зале ожидания.

Буров только безнадежно махнул рукой. Он был уже не в состоянии огрызаться.

— Русские накормили нас прекрасным обедом. С коньяком… — Жевен взял Бурова под руку. — Объявили, что через тридцать минут мы летим. Время как раз хватит, чтобы выпить еще коньяку. Я уже начал спускать свою валюту… И где вы пропадали, мсье? Так долго. Как вам удалось отсюда выбраться? Наверное, успели осмотреть город?

Он болтал без умолку. Буров почувствовал, что Жевен уже изрядно выпил. Подумал: «Он просто боится снова сесть в самолет…»

Буфетчица встретила Жевена как старого знакомого:

— Мсье, дубль?

— Конечно, милая! И моему коллеге…

— Налейте мне сразу бокал, — тихо сказал Буров.

— О! В вас просыпается русская душа! — воскликнул Жевен, но Буров посмотрел на него с такой тоской, что Жевен смолк, недоумевая.

Буфетчица подала Бурову фужер с коньяком, взглянула участливо, словно хотела понять, что произошло с этим респектабельным, подтянутым французом. «Хорош же у меня вид, — подумал Буров, — если даже эта девчонка смотрит на меня с жалостью». Напрягаясь из последних сил, Буров улыбнулся буфетчице. Поднял фужер. Буфетчица тоже улыбнулась Бурову. Улыбка у нее была добрая, приветливая…

В это время по радио объявили посадку на самолет. Буров залпом выпил коньяк, поставил фужер на стойку. Сказал: «Прощайте, милая». Буфетчица хотела что-то сказать, да, видать, застеснялась… Только кивнула. Жевен расплатился, и они пошли, не оглядываясь, к выходу.

В самолете Буров наконец согрелся. Тепло расползлось по всему телу, на душе стало легко и покойно. И все, что произошло с ним за последние двенадцать часов, уже казалось чем-то далеким и ненастоящим. Совсем ненастоящим. Неясным. Словно скрылось за дождем и туманом. Буров только не переставал удивляться самому себе: «Ну надо же. Вот так фортель выкинул. Зачем? Для чего? Как мальчишка. Хорошо, что в историю не влип. Удачлив я стал. А ведь Васька и застрелить меня мог… Хорошо еще и то, что автобус вовремя подвернулся». Он думал так, умиротворяясь все больше и больше, пока наконец не задремал.

…В Москве было совсем мало времени для пересадки, но Буров с Жевеном все же успели выпить…

Лететь было удобно. Буров сразу же уснул. Но часа через два, среди ночи, проснулся.

Приглушенно гудели моторы, вздрагивало тело самолета. Серый холодный рассвет брезжил уже в иллюминаторе.