Ирина Потанина. Смерть у стеклянной струи
День Дурака 1 апреля 1950 года Харьков отмечал с особым размахом. «2+2=5!» — кричали агитки, напоминая, что послевоенную пятилетку доблестный советский народ собирался выполнить в четыре года и как бы пора уже заканчивать. «Мы — Они. Те же годы, да разные погоды!» — информировали о страшном экономическом кризисе капиталистов календари, наклеенные на окна магазинов с пустыми прилавками. «Нет НАТО!» — вещали газеты, пугая новой войной и призывая не расслабляться. Люди внимали, гордились, сосредотачивались, обещали гигантским портретам вождей «не подвести»… Но всякий раз предпочитали посвятить свой единственный выходной (у многих это была суббота) делам личным, к строительству вожделенного коммунизма отношения не имеющим. Переполненные троллейбусы с повязанными на манер медицинских масок алыми транспарантами «Советское — значит отличное» везли к центру частично выпадающих в открытые окна харьковчан. Тем, у кого водились деньги, нужно было на рынок, другим мечталось пробежаться по знакомым за свежими сплетнями, еще кому-то просто хотелось пройтись… И планы на вечер у горожан тоже были весьма фривольные. Цирк предлагал спортивную программу борцов в сопровождении клоунов, кинотеатры отважно сменили репертуар и крутили теперь комедии даже в вечернее время, театры не отставали, а в каждом клубе после обязательной лекции сотрудников политпросвещения обещали выступления артистов эстрады с юмористическими вставками. Афишная тумба у замурованного в строительные леса здания горсовета пестрела заманчивыми предложениями. Яркий плакат, по задумке славящий лесорубов девизом «Даем сверх плана», кокетливо прикрывался листовкой, призывающей провести веселый вечер с ансамблем доярок-ударниц. Но усмотреть во всем этом крамолу могли только вконец испорченные умы, коих в Харькове уже почти не осталось. Даже самые саркастично настроенные граждане, измотанные войной и последовавшим за ней голодом, пережившие карточную систему и изуверскую денежную реформу, понимающие, что живут в эпоху новой волны репрессий и уже даже как-то привыкшие к этому, предпочитали нынче самовольно ни над чем не иронизировать, а, смешавшись с толпой, довольствоваться навязываемыми со сцены разрешенными шутками. Часто, между прочим, весьма неплохими. И город им в этом вполне покровительствовал. Он поименно помнил ушедших, прекрасно знал, что список ими не ограничится, и искренне желал наполнить дни оставшихся горожан легкомысленной радостью. Особенно тех, для кого эти дни по странным причудам судьбы должны были стать последними…
Глава 1. Происки «Летучей мыши»
«Граждане из очереди к кассам! Просьба загибать хвост в противоположную от входа в ипподром сторону!» — несколько раз повторил репродуктор, прерывая и без того разрушаемую всевозможными техническими хрипами бодренькую утреннюю мелодию. — Пчхи! — резко выкрикнул стоящий перед Морским юноша и мощными короткими залпами начал прочищать нос. — Будьте здоровы! — заботливо отозвалась очередь, а старушка уборщица, лихо снующая между кассами, даже протянула бедолаге большой носовой платок. — Спасибо, ерунда, справлюсь! Лишь бы не было войны! — заученно ответил чихавший, прижимая платок к лицу. И пояснил: — Чертова аллергия! Болезнь редкая, но меткая, как мне доктор в студенческой разъяснил. Пчха-пчхи-пчху! — снова завелся он. — Всем раннее тепло в радость, а я вот, едва что-то цвести начинает, прямо жить не могу. И главное, так неожиданно! Утром еще, когда из дома выезжал, никаких цветов и в помине не было. А тут — на тебе! Непонятная она какая-то, эта нынешняя весна… Очередь сочувственно загудела, а Владимир Морской — бывший журналист и театральный критик, а ныне не пойми кто — подумал, что более странной весны в его жизни действительно еще не было. |
