|
. Это же очевидно!..» Он поднимался на третий этаж. Там опять вопил. Потом снова возвращался в лавку. Наша хибара превращалась в настоящий аккордеон. Она сотрясалась сверху донизу. Я поджидал мадам Эронд на улице Пирамид. Если я не видел ее с огромным пакетом, ко-торый был больше, чем она сама, я возвращался домой несолоно хлебавши. Потом снова убегал. Наконец, уже отчаявшись, я случайно натыкался на нее на улице Терез, где она задыхалась в людском водовороте, сгибаясь под тяжестью свертка. Я тащил ее за собой до Пассажа, она пада-ла на стул, едва войдя в лавку. Моя мать благодарила Небо. Мой отец не хотел присутствовать при этой сцене, навязчивые мысли снова овладевали им. Он готовился к новому скандалу и к Концу Света, который не далек… Он репетировал… * * * Мы с матерью отправились к Пинезам. Мы собирались предложить им набор гипюра – по-дарок к свадьбе. Они жили во дворце, напротив моста Сольферино. Я помню, что меня больше всего пора-зило в первый момент… Китайские вазы, такие огромные, что в них можно было спрятаться. Они стояли всюду. Это были очень богатые люди. Нас пригласили в салон. Очаровательная ма-дам Пинез и ее муж были уже там… они нас ждали. Они всегда принимали нас очень любезно. Моя мать сразу же раскладывает перед ними весь товар… на ковре. Для удобства она становится на колени. Она заливается соловьем, она уже осмелела. Те тянут, не могут решиться, кривят гу-бы и шепчутся. Мадам Пинез в пеньюаре с лентами разлеглась на диване. А он прохаживается позади ме-ня, дружески похлопывая по плечу и слегка его сжимая… Моя мать старается изо всех сил, дос-тает тряпки и трясет ими… От напряжения прическа у нее разваливается, по лицу течет пот. На нее страшно смотреть. Она задыхается! Волнуется, подтягивает чулки, ее прическа в полном беспорядке, волосы падают на глаза. Подходит мадам Пинез. Они с мужем развлекаются тем, что дразнят меня. Моя мать гово-рит без умолку. Но все ее старания безрезультатны. Я рассматриваю свои штаны… Внезапно я заметил, как Пинезиха стащила носовой платок. И засунула его себе между сисек. «Я вас по-здравляю! У вас, мадам, очень милый малыш!..» Но это для вида, им больше ничего было не на-до. Мы быстро собираем свои пакеты. Пот градом течет по лицу мамы, но она все же улыбается. Она не хочет никого обижать… «Может быть, в следующий раз!.. – вежливо извиняется она, – я огорчена, что вас ничем не удалось соблазнить!..» Уже на улице перед портиком она шепотом спросила меня, не видел ли я, как Пинезиха за-сунула платочек под корсет. Я ответил, что нет. «Твой отец не переживет этого! Это был платочек, который нам дали для продажи! Из ва-лансьенских кружев! Он принадлежит Греге! Он не наш! Подумать только! Если бы я его отня-ла, мы бы потеряли этих клиентов!.. И всех их друзей!.. Был бы скандал!..» «Клеманс, ты растрепана! Волосы лезут тебе в глаза! Ты вся позеленела, бедняжка моя! На тебе лица нет! Ты загнешься от этой беготни!..» Это были его первые слова, когда мы вошли. Чтобы не терять из виду свои часы, он повесил их на кухне, как раз над лапшой. Он снова посмотрел на мою мать. «Ты бледна, как мертвец, Клеманс!» Часы, наверное, должны были на-поминать, что все скоро кончится – яйца, скверная пища, лапша… вся усталость и даже то, что нас ждет в будущем. Ему все надоело. «Я что-нибудь приготовлю», – предложила она. Но он не хотел, чтобы она к чему-либо прикасалась… Когда она готовила, он начинал чувствовать еще большее отвращение ко всему. «Посмотри! У тебя грязные руки! Ты устала!» Если она, накрывая на стол, роняла тарелку, он выходил из себя и начинал драться. В нашей комнатушке было так тесно, что мы все время на-тыкались друг на друга. Его злоба не находила себе выхода. |
