– И что это за дело?

– Пропавшая девушка. Подозреваемый псих. Он позво­нил и сообщил нам, что собирается с ней сделать, если мы не найдем их до истечения определенного срока. – У Дина не осталось сил, чтобы рассказывать все подробно, и по­том, ему не хотелось упоминать о Пэрис. Лиза ничего о ней не знала, и сейчас было не время пытаться объяснить ей сложившуюся ситуацию.

– Мне жаль, что у тебя выдался такой тяжелый день.

– Господи, Лиза, это я должен сожалеть.

Ему было о чем сожалеть. Дин сожалел о том, что делал вид, будто любит ее. Он притворялся так хорошо, что Лиза поверила. Он сожалел о том, что вовремя не сказал ей, что ей следовало бы оставаться в Хьюстоне. Он сожалел о том, что искренне желал: пусть ее путешествие в Чикаго про­длится как можно дольше.

Он спросил:

– Как прошла твоя встреча со шведами?

– С датчанами, – поправила она. – Они приняли мое предложение.

– Хорошо, хотя и неудивительно.

– Как Гэвин?

– С ним все в порядке.

– Вы больше не спорили?

– Мы избежали кровопролития.

– Я по твоему голосу слышу, как ты измотан. Я сейчас повешу трубку и дам тебе возможность немного отдохнуть.

– Послушай, я виноват…

– Это не имеет значения, Дин.

– Черта с два! Я заставил тебя волноваться без всяких на то оснований. Как это может не иметь значения?

Он сердился на Лизу, потому что она была к нему слиш­ком снисходительна. Ему было бы легче, если бы она выш­ла из себя, накричала на него. Он не хотел, чтобы Лиза проявляла такое понимание. Почему она так легко дала ему сорваться с крючка? Лучше бы она орала, не позволяя ему вставить ни слова.

Но на полноценную ссору надо потратить много сил, а их у него не осталось. Поэтому Дин лишь слабо выдавил из себя:

– Все равно я прошу у тебя прощения.

– Извинение принято. А теперь отправляйся спать. Мы поговорим завтра.

– Обязательно. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Дин.

Он достал из холодильника бутылку с водой, долго пил прямо из горлышка, а затем побрел по темному дому в спальню. У Гэвина свет не горел, был выключен даже мо­нитор компьютера. Дин остановился и заглянул в комнату сына.

Гэвин спал. Он лежал на спине, откинув в сторону про­стыню, раскинув длинные руки и ноги. Он почти упирался в спинку кровати. Гэвин дышал ртом, как и в детстве. Он выглядел совсем юным, невинным. В свои шестнадцать он готовился переступить черту, отделяющую мальчика от мужчины. Но во сне Гэвин выглядел скорее ребенком, чем взрослым.

Стоя на пороге и глядя на спящего сына, Дин вдруг по­нял, что у него щемит сердце от любви к Гэвину. Он не любил его мать, да и она его, впрочем, тоже. Но они оба любили Гэвина. С того самого дня, когда они узнали, что у них будет ребенок, вся любовь, которую им следовало бы испытывать друг к другу, была направлена на то существо, которое они зачали.

Увы, им явно не удалось показать Гэвину, насколько сильно они его любят. Мальчик так и не понял, что неко­торые запреты должны были уберечь его от самого страш –ного, а меры дисциплинарного воздействия не доставляли его родителям никакого удовольствия. Родители любили его, а он этого не понимал. Черт побери, Дин хотел быть хорошим отцом. Он искренне стремился, чтобы сын ни­когда не усомнился в отцовской любви. Но где-то Дин ошибся, он сделал что-то не так или не сделал то, что тре­бовалось. И вот теперь сын относился к нему с презрением и не скрывал этого.