– Но трус никогда туда не будет!!!

– Вот как? Это меняет дело... За это можно все отдать, как сказала одна наша замечательная певица. Ну а ты что? Мать ведь тебе не простит, а?

– Я идти с ты!

– Ты хочешь бежать со мной!? Да я – бич! Авантюрист поневоле! Ты пропадешь со мной! И еще I am homeless, poor man! I have nothing!

– You will have me!

– Ну, ну! Я привыкну дышать тобой, а ты слиняешь! Вон какая красавица... Да и лет тебе восемнадцать... А само главное – не пройдет и месяца, как ты вместе со мной вляпаешься в какую-нибудь историю и пожалеешь, что на свет родилась...

– Иншалла!

– Ну, ты даешь! А виза, загранпаспорт? Да тебя схватят на границе. А меня шлепнут или в тюрьму запакуют. Border, borderguard? You know?

– Мы идти Мешхед. Я есть... I will refugee. Я все делать сама. Ты смотреть я. Я смотреть world. My father was wanderer. I have wanderer blood too. Moreover I love you... I will save you. Ты ничего не знать. Тебя давно искать police.

И сбивчиво, переходя с одного языка на другой, Лейла передала мне рассказ Шахрияра.

Оказывается, задолго до того, как контрабандисты подкатили ко мне с нехилой просьбой заняться переправкой опиума через приграничные районы, Удавкин не имел мужества отказаться от подобного предложения и сделал несколько рейсов. И быстро привык к легким деньгам. Когда меня похитили, Фархад сказал своим боссам, что я с наркодельцами что-то не поделил, и меня убили.

Боссы, подумав, что и другой их иностранец работает на контрабандистов, переполошились, надавили на Сергея Егоровича, и тот раскололся. Вместе они придумали идти в администрацию провинции с тем, чтобы сдать меня, как они думали, мертвого. Так они рассчитывали прекратить связи Удавкина с наркомафией (вот, мол, братцы-разбойники, властям все стало известно, и они начнут досматривать все наши машины) и таким образом попытаться спасти многомиллионный контракт с правительством провинции.

В конце своего сбивчивого повествования Лейла всхлипнула и уткнулась мне в грудь лицом.

И что-то окутало нас. Нахлынувший прилив необычайной нежности отражался в наших глазах и возвращался утроенным. Мы ласкали эту нежность как некое восхитительное существо, своей любовью заместившее все наши страхи и заботы; каждая частичка нашей сделавшейся общей кожи стремилась вновь и вновь соприкоснуться с каждой новой ее частичкой, чтобы восторженно воспламениться в бесконечном узнавании...

Прошла вечность, прежде чем мы оторвались друг от друга. Распластавшись на измятой простыне, ее рука в моей руке, с полчаса мы приходили в себя.

“Любовь не терпит привыкания, – думал я, прислушиваясь к дыханию Лейлы. – Она не любит растекаться лужицей во времени и порой, сжавшись в комочек, должна уходить в дальний угол и следить оттуда нежным взором за своими подопечными. Все нуждается в перебивке...”

Звонкий смех прервал мои рефлексии – это Лейла вспомнила о матери! Вдвоем мы вытащили рулон с бедняжкой из-под кровати и перенесли в ее комнату.

Я развернул ковер и бедная, несчастная женщина предстала перед нашими глазами... Лейла со слезами бросилась к ней, обняла и стала гладить своими маленькими ладошками ее голову, плечи, утерла выступившие материнские слезы. Потом, поцеловав ее в лоб, поднялась и, взяв меня за руку, повела из комнаты.

Мы вернулись в мои апартаменты, уютно устроились на кровати, и Лейла не спеша изложила мне свои дальнейшие планы.

Начинались они сразу после ужина на этой самой кровати. Ранним утром на их семейном “Лендровере” нам предстояло уехать в Мешхед. До этого приграничного с Туркменией города надо добираться около двадцати часов (если знать дороги), а с учетом проверок на бесчисленных контрольно-пропускных пунктах и времени, необходимого мне для их пешего обхода – два дня.