– А есть у тебя покупатель? Я помню, ты что-то рассказывал о каком-то миллионере из Шахринау. Мол, сам несметные его бабки видел...

– Давай, Черный, не будем шкуру неубитого медведя кроить. Там разберемся. Есть кой-какие мысли на этот счет.

– Не будем, не будем... – начал я бухтеть. – Да мне кажется...

– Смотри, смотри, – прервал меня шепотом вдруг собравшийся Сергей и легким кивком указал на вошедшую в пивную девушку. Красивая, в коротком платье, ноги – от ушей, она прошла мимо нас к прилавку и, бросив пару слов бармену, тут же повернула в выходу.

– У вас о-очень красивые ноги, маде... мадеуазель, – проговорил я, столкнувшись с ней глазами. – Особенно левая!

– Болван, – зашипел на меня Серый после того, как за девушкой захлопнулась дверь. – Эта дочка Каримова, он хозяин здесь... За нее он тебя с говном смешает и мне скормит! Это к нему я думал подвалиться с золотом...

Мы расстроились, добавили еще, и я совсем захмелел. Тут на соседний стул запрыгнула симпатичная белая кошечка и стала ластиться ко мне.

– Смотри, персиянка! – прощающе улыбнулся мне Сергей. – Твоей Лейлы землячка. Угости ее.

– Конечно, в чем же дело, – ответил я и, обернувшись к стойке, развязно крикнул бармену: “Три Вис... Три Вискаса с содовой!”

– Пьянь болотная! Кончай выступать! Ты сейчас довыпендриваешься. Это тебе не Москва. И не семидесятые годы. Давай, вставай, пора верблюдов кормить. После восьми на улицах теперь опасно. Ограбят, а если нечего взять будет, убить могут с тоски. Пойдешь дворами. К ментам и солдатам местным, не из 201-ой российской дивизии, не подходи. По-русски не разговаривай. Машину услышишь – прячься.

– Да знаю я! В 93-ом на Мостопоезде меня солдаты вечером грабанули – часы и кошелек отняли. Потом приказали куртку кожаную снять, которую мне мать только что на последние деньги купила. А я прикинул, что все равно от кого смерть принять – от солдат сейчас или от матери позже – и побежал петлями. Не попали, я под мост сиганул.

– Второй раз может и не повезти. Тем более, что голодных сейчас больше.

Выкурив по последней сигарете и поговорив за жизнь еще немного, мы разошлись, и я пошел к Лешке Суворову, у которого мы с Лейлой имели кров и пропитание.

2. Пристанище и хозяин. – Федя становится Фредди. – Соперники. – Пиво льется рекой.

Старый мой приятель и однокурсник Алексей Суворов жил один в старом бараке за бывшей улицей Дзержинского. Такие бараки для русскоязычных кадров, призванных со всех уголков необъятной России в целях осуществления показательного прыжка из глухого азиатского феодализма в развитый социализм, стали появляться в кишлаке Душанбе на заре Советской власти вскоре после объявления его городом Сталинабадом и столицей Таджикистана.

Мы с Лейлой вселились в заброшенную комнату с облупившимися грязными обоями, прогнившим полом и обвалившимся потолком. Я кое-как ее подремонтировал, воздвиг из досок и старого матраса кровать. Лейла же все вымыла, подклеила обои и повесила веселые занавески.

Жена Леши уехала пару лет назад с двумя детьми в Россию искать защиты и пристанища у Родины-матери. Леша не мог ехать с ними – долгие годы он страдал тромбофлебитом. Хотя и потерял только палец на правой ноге, но ходил плохо и на роль беженца в Россию явно не годился.

Маленький, сухой, с внимательными глазами, он любил застолья и пышных женщин, любил поговорить и задумать сногсшибательный план быстрого продвижения к процветанию.