Он упал ничком за консоль, когда плазма и старомодные свинцовые пули свистели и стучали вокруг него.

И тут он поймал ее, сигнатуру. Внезапно он ощутил ошеломляющее чувство близости, теплоты. Таинственное воспоминание о чьих-то руках, державших его, и неких запахах…

Он выставил руку за угол, выстрелил. Где-то рядом Бог одною рукой поразил мир, и другою выключил свет.

Он очнулся минуту спустя, в темноте, силясь вдохнуть. Взрыв разбил фильтр его маски, и хотя его легкие надрывались, воздух, который они втягивали, не насыщал их. Он прижал фильтр на место.

Гремевшие у него в ушах тимпаны сменились медными гонгами, но это не заглушило достигавших его мозга стонов мертвых и умирающих.

Он резко поднялся. Что-то было не так с ногой, но что, он не мог сказать. Она болела, это точно, и не действовала, как следует. Из носа тоже шла кровь, кровь начала скапливаться в его респираторе. Пещера была освещена несколькими тусклыми аварийными лампами и немногими индикаторами на консолях, каким-то чудом еще работавшими.

Он все еще чувствовал сигнатуру поблизости, вместе с огромной долей страдания. Он заковылял туда.

Он нашел Стивена Уолтерса вмятым в переборку, с очень странно подогнутой ногой, и рукой, оторванной по локоть. На нем все еще была маска, но у Бестера было отчетливое впечатление, что глаза за ней были открыты.

"Я знаю тебя".

У Эла волосы на загривке встали дыбом.

"Я был в новой Зеландии", ответил Эл. "Я тебя выследил".

"Нет. До этого. Я знаю тебя. О, господь всевышний. Это моя вина. Фиона, Мэттью, простите…"

Это парализовало Эла. Ощущение близости было как наркотик. Оно не было приятным, оно было ужасно, но каким-то образом оно было той его частью, что он утратил.

"О чем ты толкуешь?"

"Я тебя чувствую. Я видел, как ты родился – после всего, что я сотворил, после всей крови на моих руках, но они позволили мне видеть твой приход в этот мир, и ты был такой замечательный, что я плакал. Ты был нашей надеждой, нашей мечтой…"

"Мое имя Альфред Бестер".

"Мы звали тебя Сти, чтобы тебя не путали со мной. Они дали тебе мое имя, сделали меня твоим крестным. Твоя мать, Фиона, как я любил ее. Мэттью, его я тоже любил, но, боже…", тут ужасный приступ боли остановил его и почти остановил его сердце. Эл чувствовал эту дрожь.

"Это я потерял тебя", продолжил Уолтерс. "Я думал, что смогу спасти их, но они знали, что это невозможно. Все они просили меня вынести тебя, сохранить тебе свободу, а я подвел их. Подвел…"

"Мэттью и Фиона Декстер были террористами. Они погибли, когда бомба, которую они подложили в жилом комплексе, сработала слишком рано. Бомба, которую они взорвали, убила моих родителей".

"Ложь", его голос слабел. "Тебя накормили ложью. Ты Стивен Кевин Декстер".

"Нет".

Уолтерс изнуренно мотнул головой, а затем потянулся вверх к лицу Бестера. Дрожащей рукой он стянул с себя респиратор. В темноте его глаза были бесцветны, но Эл знал, что они синие. Ярко-синие, как небо. Женщина с темно-рыжими волосами и переменчивыми глазами, мужчина с черными кудрями, оба улыбающиеся. Он знал их. Всегда знал их, но не видел их лиц с тех пор, как Смехуны прогнали их. Они смотрели на дитя в колыбели и разговаривали с ребенком. И он чувствовал любовь так сильно – это была любовь? Он никогда не ощущал ничего подобного, потому что в этом не было ни намека на физическую страсть, ни отчаянной необходимости, просто глубокая, верная привязанность, и надежда…

Он видел глазами Уолтерса, через сердце Уолтерса. Но затем, о ужас, выступил другой образ. Те же два человека, но глядящие на него, и он был ребенком в колыбели, а позади матери и отца стоял другой человек, человек с ярко-синими глазами, блестящими, как солнце…

"Они любили тебя.