– Не думайте, что я способен рассказывать о своих делах первому встречному, – живо откликнулся Эль Тореро. – Я взрослел в атмосфере тайн и предательств. В том возрасте, когда дети растут беззаботными и счастливыми, я знал лишь несчастья и беды; мне пришлось жить в ганадериях, где выращивают быков, и в лесах, скрываясь, будто я преступник; моим спутником и учителем был человек, который отбирал быков для корриды; я считал его своим отцом; это был самый молчаливый и самый недоверчивый человек, какого я знал. Вот почему я научился молчать и никому не доверять. Никому, даже господину Сервантесу, моему испытанному другу, я не говорил то, что сейчас рассказал вам, хотя я и знаю вас всего несколько дней.

Пардальян напустил на себя изумленно-простодушный вид:

– Почему же именно мне?

– Откуда я знаю! – ответил дон Сезар с юношеской беспечностью. – Может, дело в честности, которая светится в вашем взоре? Или в доброте, которую я прочел на вашем лице, казалось бы, таком насмешливом? А может, дело в вашем великодушии или в вашей поразительной храбрости? У меня такое ощущение, будто я знаю вас всю свою жизнь. Моя душа тянется к вам, и я испытываю смешанное чувство доверия, уважения и привязанности – я никогда ни к кому не чувствовал ничего подобного. Наверное, это чувство сродни тому, что должно испытывать по отношению к своему старшему брату... Извините меня, сударь, я вам, наверное, наскучил, но я впервые настолько доверяю человеку, что могу говорить с ним по душам.

– Бедный маленький принц! – прошептал растроганный Пардальян, а Сервантес проникновенно сказал:

– Такие добрые, чистые и прямодушные существа, как вы, дон Сезар, – это чрезвычайно редкие, диковинные особи, затерявшиеся в огромном стаде двуногих зверей, именуемых людьми; стадо это, считая их чудовищами, беспощадно и беспрерывно травит и преследует их, стремясь во что бы то ни стало повергнуть на землю и разорвать на куски. К счастью, эти возможные жертвы человеческой кровожадности, направляемые таинственным, безошибочным инстинктом, с первого же взгляда распознают друг друга, так что зачастую самые слабые могут опереться на самых сильных. Вот почему вы почувствовали себя так легко рядом с господином де Пардальяном, вот почему прониклись к нему таким доверием, хотя едва знакомы с ним: вы признали в нем такого же чудака, как и вы сами, а поскольку господин де Пардальян является сильным человеком, способным бороться со спущенной с цепи сворой, то совершенно естественно, что вы, сами того не сознавая, движимые тем самым инстинктом, захотели опереться на его крепкое плечо.

– Сказанное вами, о поэт, – задумчиво произнес Пардальян, – кажется мне весьма справедливым. Вам следовало бы только добавить, что сами-то вы тоже принадлежите к этому весьма и весьма почтенному обществу чудаков... или чудовищ, предназначенных на съедение стаду диких зверей. Проклятье! Сие общество не столь многочисленно, чтобы вы могли позволить себе уменьшить его хоть на одного человека, имеющего куда больше достоинств, чем кажется ему самому. Что до вас, дон Сезар, то должен сказать вам: я тоже научился не доверять людям и на собственном горьком опыте познал, как мучительно жить, решительно все скрывая в тайниках своей души. Вот почему я прошу вас: говорите, дитя мое, раскройте перед нами свое сердце, и вам станет легче... не считая того, что мы, быть может, сможем прийти вам на помощь. Прежде всего: что вам известно о вашей семье?

– Ничего, сударь... вернее, очень мало. Я знаю только, что мой отец и мать умерли, и все склоняет меня к мысли, что они принадлежали к знатным семействам.

– Если это так, а это вполне возможно, – сказал Сервантес, – то не жалейте слишком о богатстве и знатности.