В этот день он зашел на почту, купил конверт и листок бумаги, сел к столу и очень старательно — печатными буквами — написал.

«Я знаю, кто в апреле месяце около Лягушачьего озера убил мотоциклиста. Я буду молчать, если ты дашь мне 1000 (тысячу) долларов. Деньги положишь под крыльцо бани у Лягушачьего озера там, где закапывал винтовку. Сегодня вечером».

Воронкову эта схема вымогательства казалась верхом совершенства. Оставалось только подсунуть письмо адресату и ждать результатов. Он знал, что Корвет поздно просыпается и поздно приходит домой. И потому эти предвечерние часы вполне подходили для свершения его намерений.

Для уверенности Воронков выпил стакан портвейна и неторопливо двинулся на улицу Каштановую. Он уже так часто сидел в засаде около дома номер три, что знал, как подойти к нему задами, через огороды, оставаясь незамеченным для любопытных глаз.

Воронков укрылся за сараем и через полчаса наблюдения убедился, что обстановка ему благоприятствует. Сумерки уже сгустились, а света в окнах дома номер три не зажигали. Следовательно, решил Воронков, ни Корвета, ни хозяйки еще нет дома. То, что и надо.

Он вышел из-за сарая, поднялся на высокое крыльцо и положил свое послание в почтовый ящик.

Он уже шагнул от дверей, уже поставил ногу на ступеньку крыльца, когда двери за его спиной резко распахнулись и, не успев понять, что происходит, Воронков повалился на землю от сильного удара сбоку по шее. Ему показалось, что рубанули саблей и у него отлетает голова. Он заверещал, приподнялся и, даже не вставая с коленок, устремился к калитке. Но его тут же схватили, зажали рот, легко четыре руки оторвали от земли и внесли в дом.

От страха Воронков сперва ничего не соображал. Пока под потолком в маленькой комнатке не вспыхнула люстра.

Он увидел перед собой два раскосых яростных лица и слабо пискнул.

— За что, мужики? Что я вам такого сделал?

Мурат и Батыр, в свою очередь, ошеломленно смотрели на него, и по их круглым лицам расплывалась гримаса полнейшего недоумения.

— Ты кто? — первым опамятовался Мурат.

— Я фельдшер, фельдшер! — стонал Воронков.

Батыр мрачно зафиксировал очевидный факт.

— Это не он, Мурат.

Из угла послышалось какое-то невнятное мычание, и, оглянувшись, Воронков обнаружил, что не он один оказался в таком незавидном положении. На узком диване лежала связанная бельевой веревкой пожилая женщина. Рот ее был плотно заклеен широким лейкопластырем. Она дергала ногами, из ее глаз лились слезы, и всеми своими телодвижениями она требовала если не полной свободы, то хотя бы возможности говорить.

— Сними с нее пластырь, Батыр, — приказал Мурат, решив хоть как-то прояснить ситуацию.

Батыр наклонился над женщиной и тихо сказал:

— Только не орать, тетка, понятно?

Она активно закивала головой. Батыр осторожно снял с ее рта пластырь, и она тут же зашептала испуганно:

— Да съехал, съехал утром мой постоялец! К нему кто-то приехал из Москвы, и он съехал! Вы бы хоть спросили, прежде чем меня пеленать!

— Что делать будем? — потерянно развел руками Батыр и посмотрел на Мурата.

Тот тоже не сразу принял решение.

— Свяжем обоих и уходим.

Воронков не сопротивлялся, когда его быстро скрутили веревкой по рукам и ногам и оставили на полу. Перед уходом Мурат сказал:

— Вы на нас не обижайтесь. Немножко ошиблись. Нас немножко обманули. Лежите немножко тихо, и будет лучше, если никому потом ничего не скажете.