— А как ты предлагаешь улететь, Зитос? — прозвучал его голос, похожий на треск пергамента. — Лорд Макрагга запретил уезжать, пока бушует Гибельный шторм.

— Излишне поэтичное и грозное определение, ты не находишь?

— Какое? «Гибельный»? — уточнил Вар’кир.

В отличие от Зитоса, облаченного в драконий зеленый цвет Саламандр, Вар’кир был полностью в черном, как требовал сан капеллана. Ему нередко приходилось напоминать Зитосу, что не траур заставляет его носить черное, а призвание, в эти темные времена важное как никогда.

Не только телу, но и духу едва родившегося Империума нанесли рану, развязав теологическую войну душ.

Он ведь поверг нас на колени, — заметил Вар’кир. — По крайней мере, на время.

Зитос с почтением относился к этому святому залу, несмотря на всю его пустую роскошь, но не удержался и ответил с бессильной злостью в голосе:

— И как же мы поднимемся? Наш отец вернулся к легиону, стоявшему на грани самоуничтожения. Как избежать этой судьбы теперь, когда его нет с нами?

У легионера было суровое лицо, широкие плечи фемидца и коротко подстриженные темно-красные волосы, а на обеих сторонах головы были выбриты схематичные изображения драконов.

Вар’кир мягко положил руку в латной перчатке на плечо Зитоса.

— Он сделал нас многогранными, брат, — сказал он и тепло улыбнулся, несмотря на мрачное окружение. — Мы сильно изменились с тех времен, когда назывались Драконьими Воинами.

Немногие в легионе знали старое название Восемнадцатого и еще меньше людей произносили его вслух. Оно напоминало о великом позоре, о временах, когда Вулкан еще не научил их прагматизму, чтобы сдерживать жертвенные порывы, и человечности, чтобы противостоять бездонной ярости.

Вторая часть имени Вар’кира, «кир», переводилась как «избранный», что было весьма уместно: он принадлежал к числу Гласов Огня лорда Рай’тана, почему и отправился на помощь легионерам, которым предстояло усмирить ренегата Хоруса, но едва пережил резню. Страшные шрамы, резкие черты и полоса пепельно-белых коротких волос вдоль черепа указывали на ранг ветерана, но глаза до сих пор горели ноктюрнским огнем и казались тлеющими углями на фоне угольно-черной кожи.

Они задумчиво помолчали, после чего Зитос сказал:

— Мне показалось, что я слышал удар. Удар его сердца.

Саламандры одновременно посмотрели на своего погибшего повелителя.

Вулкан, покоившийся под стеклом саркофага с закрытыми глазами, выглядел умиротворенным. В нем ничего не изменилось, и лицо по-прежнему покрывали шрамы чести от клейменного прута, плохо различимые при обычном освещении, — летопись его деяний.

— Зитос, порой разум обманывает нас, заставляя верить в то, чего хочет сердце, — тихо ответил Вар’кир. Мы должны быть благодарны уже за то, что он здесь, где мы можем оплакивать его, а не лежит оскверненный на каком-нибудь далеком поле боя.

Зитос опустил глаза, не в силах больше смотреть на мертвого отца.

Вулкан сжимал в руке Несущий Рассвет — творение несравненного мастерства, молот, выкованный самим Владыкой Змиев и перенесший его сквозь эмпиреи на Макрагг.

Только его собственные плоть и кости да этот молот пережили падение сквозь атмосферу. По этой причине Вулкан был облачен не в свои драконьи доспехи, а в броню из хранилищ лорда Жиллимана, хотя на нее и нанесли отличительные символы Восемнадцатого.

До Зитоса и прочих Саламандр на Макрагге дошли лишь обрывки кровопролитной истории о прибытии Вулкана. В отдельные моменты верилось с трудом: сынам Ноктюрна рассказывали сомнительные вещи о чудесном воскрешении и исцелении и о безумии, превратившем Владыку Змиев в дикого зверя.