— Естественно. Потому что страдаем из-за нее.

— Ну, уж меня-то вы не можете обвинить в расизме.

— Нет. Но допустим, ваша дочь вздумает выйти замуж за негра?

— Не скрою, тут будут кое-какие затруднения.

— Или за индийца?

По мере того как Вера усиливала свой натиск, ее голос становился все резче и резче. Нет, вероятно, на свете более завзятых спорщиков, чем образованные индийцы. Я чувствовал всю ее страсть к полемике.

— Если я окажусь перед расовым барьером, то просто переступлю через него,— сказал я и тотчас же пожалел о своей легковесной попытке оправдаться. Но Вера не стала загонять меня в угол. На ее лице вновь появилось раздумчивое выражение.

— И ваш Сэм — славный мальчик.

— Да.

— Надеюсь, он не влюбится в меня.

Нет, положительно, потрясениям этого вечера не будет конца!

— А что, есть такая опасность?— растерянно спросил я.

— Возможно.

— Это не причинило бы ему никакого вреда,— неожиданно вырвалось у меня.— Более того, было бы для него изумительным подарком судьбы.

В воздухе весело зазвенел ее смех.

— Да вы и впрямь человек поразительный! А обо мне вы подумали? Уж не поощряете ли вы меня?

— Отец всегда желает самого лучшего для своего сына,— беспечно заметил я.

— Но вас, дорогой Джон, я отнюдь не представляю себе в роли почтенного отца семейства. Не ваше амплуа.

— И все-таки я человек в летах и мне вредно сидеть на росистой траве. Пора возвращаться.

Вера покорно приподнялась. Стоя уже на коленях, она сказала:

— Обещайте, что вы никому не расскажете о том… о том, кто разгуливал в одежде цыганенка. Никому-никому. Обещайте.

— Я только скажу, что цыганенок ускользнул от меня.

— И никогда больше не появится.

— И никто больше о нем не услышит. Обещаю.

Я протянул руки, помогая ей подняться. В следующее мгновение ее уста прильнули к моим, и я с полной силой ощутил сладость этой удивительной ночи. Я утратил способность размышлять, утратил страх — только чувствовал ее близость и сознавал, что все это назревало уже давно — и вот случилось! На мгновение мы замерли.

— Все же цыганенок не ускользнул от вас,— сказала она дрожащим голосом и осторожно высвободилась. Это было последнее, что я услышал от нее в ту ночь. Все еще как во сне, я накинул свой макинтош. Рваная шапчонка Веры валялась на траве; я спросил, не подобрать ли ее, но она только помотала головой. Мы перелезли через воротца. Она взяла меня за руку, и мы молча пошли вниз по проулку. В том месте, где от него ответвлялась направо тропка, ведущая к «Пайдалу» и Замку, она отпустила мою руку, посмотрела на меня долгим испытующим взором, свернула и тут же с обычной своей неуловимостью упорхнула в ночную темень.

Когда я открыл садовую калитку, навстречу мне кинулась Дженни.

— Где ты так долго пропадал, дорогой?— спросила она, обвивая меня руками.— И ты весь мокрый.

— Я сидел на лугу. Трава вся в росе.

После того как я с такой легкостью сказал эту полуправду, мне уже без труда далась вся последующая ложь: как я наткнулся на толпу ребят, напавших на цыганенка, как я отослал их домой и стал допрашивать цыганенка, но он вырвался и удрал.

Дженни едва прислушивалась к моим словам; тем большее отвращение вызывало во мне мое лганье. Когда мы вошли в дом и сели, она поглядела на меня испытующе, прежде чем выложить свою новость, и сказала, что у нас был Берти Карт, он ушел совсем недавно, перед моим приходом.

— Какого дьявола ему здесь надо было?— спросил я резким тоном.

На ее лице вновь появилось необычное, почти плутоватое выражение.