Мохнаткин кивнул, затем, немного подумав, сказал:

— Я, по крайней мере.

— В таком случае, — спросил удивленный Гордеев, — какой у Джанги характер, мужской или женский?

— Когда я спрашивал у нее разрешение подняться, обращался к ней, как к женщине.

— Спрашивали разрешение? — переспросил Гордеев, подумав, что ослышался.

— Много раз спрашивал, — подтвердил Мохнаткин.

— Но вы не взошли… В таком случае почему же она не разрешила?

Мохнаткин покачал головой:

— Не знаю, может, еще не готова, капризничает.

— Степан, вы суеверны?

— Да нет, в общем-то. Хотя… Нет, я так не думаю.

— Может, все-таки скажете?

— Ерунда, не стоит.

— И все же?

Наконец Гордеев выдавил из альпиниста сведения о том, что спонсор (Заверюхин) дал ему флажки и вымпелы, чтобы он сфотографировался сними на вершине. Но еще в начале экспедиции, когда речь об этом зашла, Мохнаткин подумал, что, возможно, на гору он не залезет.

Действительно, ерунда какая-то, подумал Гордеев, не стоит внимания.

— А как же вы собирались сфотографироваться, если вершину штурмовали в одиночку?

— Ну у меня хороший фотоаппарат был, с большим углом съемки.

Гордеев кивнул: понятно, мол.

— Как же вы с горой прощались? Сказали ей что-нибудь ласковое?

— Не-а. Я так устал, что даже не оборачивался, когда уходил. А осенью, уходя, я все время оборачивался. Смотрел, смотрел, не мог оторваться. Гора ведь очень красивая. Так и ушел. Но она меня сильно достала, я до сих пор не могу восстановиться полностью…

4

Маевская немного опоздала. Она вошла стремительным шагом, длинные волосы разметались по плечам, и Гордеев снова не смог не отметить, насколько она хороша. Все по-прежнему было при ней — и длинные волосы, и длинные ноги, и темно-синие глаза. Она была в джинсах, кроссовках и коричневом кожаном пиджаке. Гордеев закрыл в компьютере папку «Мохнаткин» и предложил гостье на выбор — чай, кофе или минеральную воду, но она отказалась и как бы ответным жестом поставила ему на стол нечто завернутое в полиэтиленовый пакет.

Гордеев посмотрел на нее вопросительно, и Маевская сказала:

— А вы разверните.

Гордеев раскрыл пакет и достал оттуда то, что по форме в нем и угадывалось — бутылку. Это был арманьяк, уже знакомый Гордееву, только не тот, что сам он покупал вчера, а «Шабо» — лимитированной серии и тридцатилетней выдержки, который стоил, если адвокату не изменяла память, четыреста семнадцать с половиной долларов.

— Что это значит? — спросил Гордеев.

— Это вам. Подарок.

— А за что, позвольте узнать?

— В знак благодарности. — Она взяла свою сумочку, которую Гордеев сразу же положил на край стола, и даже не удосужилась заглянуть внутрь. Повесила ее на спинку стула, на который присела.

Гордеев молчал и думал. Восстановление водительских прав едва ли потянуло бы на четыре сотни долларов. Может быть, сама сумочка стоила больше, может, это какое-нибудь произведение искусства от-кутюр? Так опять же нет, вряд ли. Янтарная брошка? Ерунда какая-то.

— Яна Станиславовна, я что-то вас не понимаю. — Он наконец нарушил молчание, наблюдая, как она раскуривает свой «Житан», явно никуда не торопясь. — Я ведь не просил никакого вознаграждения за свою услугу и…

Тут она ему поощрительно улыбнулась. Темно-синие глаза прищурились и стали еще темнее.

— У меня много работы, — несколько нелогично продолжил Гордеев.