Эх, велик был соблазн врезать ему в пах, расплющить и сделать яичницу-болтунью из его промежности тяжелым, мокрым и грязным ботинком, рвануть ствол на себя. Прикрыться его обмякшим телом от дедовских пуль, а потом расстрелять дедка. А потом сынуле шейку свернуть. Нельзя.

— Сначала заложник. Может вы и не имеете никакого отношения к обмену, а так, что-то где-то слышали!

— А не боишься, что мы тебя сейчас просто убьем и заберем деньги? — дедок насмешлив, куражится.

— Боюсь. Поэтому и сделал одну вешицу, она вас позабавит, — я медленно и осторожно опускаю сумку перед собой. Потом медленно достаю детский брелок с множеством кнопочек и нажимаю на одну. Раздается какая-то визгливая мелодия. В ночи ее слышно далеко и хорошо.

Дедок с сынком сразу нацелили автоматы на меня.

— Это что ты, мил человек, задумал? — нет уже прежнего куража и елея в голосе деда.

— Это я бомбу поставил на боевой взвод. Теперь, если сумку раскрыть, разрезать, будет маленький «Бум». Человеку ничего, а вот денежки тю-тю. Сгорят, а что не сгорит, то можно будет просто выбросить, потому что даже в туалет не сходишь, не подотрешься. Слишком маленькие бумажки останутся. Не хватит. Пальцы испачкаешь, — пояснил я и плюнул им под ноги.

Теперь я уже курил не кулак, а держал руку на отлете. Мой черед куражится. Ну, думайте, пособники бандитов, думайте. Казалось, что через несколько секунд у них из ушей повалит дым. Мозги у них соображали в нестандартных ситуациях медленно. Даже крайне медленно.

Есть деньги, но взять их нельзя. Самое главное, чтобы они были на самом деле пособниками бандитов, чтобы они были посредниками при обмене, а не просто желающими хапнуть кучу денег на халяву. Я ждал. Надо их поторопить, направить мыслительный процесс в нужное русло.

— Так где состоится обмен?

— Хорошо! — с ненавистью в голосе выдавил из себя дед. — Пойдешь с сыном к чеченам, там и посмотришь. А сумочку оставишь здесь. Я ее посторожу.

Пока все идет по задуманному, даже лучше чем задумано. Тьфу, тьфу, тьфу.

Дед достал радиостанцию, отвернулся от меня и зашептал что-то. Станция сначала ответила шумным шорохом атмосферных помех, потом четко по-русски с чеченским акцентом.

— Ты штучку-то оставь, чтобы бомбу разрядить-то, — заявил дед.

— А зачем? Вернусь и разряжу. Не вернусь — не будет денежек. Или все довольны, или все остаются при своем интересе.

— Ну, смотри, щенок, если обманешь, то будешь молить о смерти. — Нет в голосе его прежнего меда. Волк, просто волк. Не ошибся я в породе этого зверя, не ошибся.

— Пошли, — сын толкнул больно в бок стволом автомата.

— Пошли, — я вздохнул и отправился на российскую, но чужую территорию.

Шли минут пятнадцать, ноги вязли в грязи, не побегаешь. Из кустов поднялись две фигуры.

— Ну, молись теперь, гад, чтобы живым ушел, — вполголоса сказал мне сопровождающий.

— Господа, — голос мой был полон испуга, — покажите мне заложника.

— А может тебе еще показать х… и дать полизать? — голос из темноты с чеченским акцентом.

— Это предложение для меня неприемлемо, — стараюсь говорить как можно тверже, но не резко.

В этой почти кромешной темноте только голос может выразить все твои эмоции, — ни выражения лиц, ни позы тел не видно, только размытые пятна.

— Ладно. Покажи. — Имен не называют, опытные гады!

Из темноты подводят еще одну фигуру. Она спотыкается на каждом шагу, ее поддерживают.