— Неужто?!

— О да!

— Со стены?

— Не совсем. Учтите, что их сейчас в Тауэре чуть больше обычного.

— Не удивляюсь, — сказал Роджер. — Отлично, Даниель. Полагаю, у вас всё-таки есть будущее как у политического интригана.

— Вы забываете, что я много лет этим кормился. Простите, Роджер, но сильнейший позыв заставляет меня отправиться в гальюн.

— На самом деле?

— Нет, потому что у меня уже три дня запор. Это всего лишь уловка. Сыщется ли здесь подзорная труба?

— И очень неплохая. Вот здесь, в ящике… нет, в левом… ниже… ещё ниже. Да.

— Для довершения иллюзии мне нужно что-нибудь вместо говёшки.

— Смородинный пудинг! — тут же отозвался Роджер, глядя на бурое полено, лежащее перед ним на тарелке.

— Вообще-то я думал про сардельки, — сказал Даниель. — Впрочем, в английской кухне столько блюд подходящего размера, формы, цвета и консистенции, что с ходу и не выберешь.

— Во Франции вас ждёт куда большее разнообразие кушаний.

— Все так уверяют. — Даниель, сунув трубу в задний карман и прихватив смородинного пудинга, отправился в гальюн. На другом корабле для этого пришлось бы идти через всю палубу и выставлять зад на обозрение Лондону, но здесь, на герцогской яхте, к лучшей каюте примыкал крохотный чуланчик со скамьей и дыркой в трёх морских саженях от воды. Над скамьёй располагалось барочное окно, чтобы впускать свет и выпускать миазмы. Даниель уселся поудобнее, приоткрыл окно и положил трубу на подоконник, слегка замаскировав её занавеской.

Соляная башня на юго-западном углу цитадели, выстроенной Генрихом III четыре с лишним сотни лет назад вокруг того, что теперь называлось Внутренним двором, выглядела так, будто её слепили из обломков других, рухнувших или взорванных бастионов. Где-то она была угловатой, где-то округлой. Там и тут приткнулись дымовые трубы или зубчатые парапеты; окна располагались без всякой чёткой системы, просто там, где каменщикам пришла фантазия оставить отверстие. Хотя, может быть, так лишь представлялось спустя пять столетий беспрестанных переустройств, а изначально каждый камень укладывался по какой-то безошибочной логике. Позже несколько королей, носивших имя Эдуард, обнесли Внутренний двор низкой стеной со своими собственными кунсткамерами башен и бастионов. Поверх пушек и зубцов этой-то стены Даниель и направил подзорную трубу. Он смотрел на плоскую крышу Соляной башни. Она, как и некоторые другие башни Внутреннего двора, издавна служила тюрьмой для узников благородного звания. Иногда Даниелю казалось, что половина его знакомых на каком-то этапе жизни сидели в той или иной башне — включая самого Даниеля. То, что обычному заключённому Ньюгейта представилось бы свалкой строительного камня, было знакомо ему, как повару — его кухня. Он быстро навёл трубу. На том самом месте, где почти тридцать лет назад Даниель беседовал с опальным Ольденбургом, сейчас стояли двое в париках. Тогда узник и его гость наблюдали, как под покровом тьмы ввозят французское золото, чтобы купить английскую внешнюю политику. Теперь всё перевернулось: двое арестантов смотрели на «Метеор», готовый отбыть во Францию с поручением совершенно иного толка. Один — в ярко-рыжем парике, — вероятно, был Чарльзом Уайтом. Его спутника — усатого, в треуголке поверх тёмного парика — Даниель не узнавал. Оба, вероятно, попали в Тауэр после того, как заговор против короля разоблачили по доносу одного из участников. Впрочем, это всего лишь сужало круг возможных кандидатов до нескольких тысяч тори, желавших Вильгельму смерти. Человек в тёмном парике смотрел на всё вокруг с любопытством, казавшимся Даниелю несколько подозрительным. Уставляться и показывать пальцем — дурная манера, люди благородные так не делают, однако двое узников только этим и занимались.