|
Гость вместе с Джеком, Мойше, Врежем, Даппой, мсье Арланком и ван Крюйком сидел в кают-компании, самой большой на квартердеке и расположенной ближе всего к корме; за полукруглым рядом высоких окон пламенел великолепный закат. Зрелище, казалось, приковало внимание де Ата; он на несколько мгновений застыл у окна. Алый свет подчёркивал ввалившиеся щёки и запавшие глаза. Прибавь гость пару стоунов веса (что вполне могло произойти, когда он доберётся до Новой Испании), он был бы даже красив. Сейчас кожа чрезмерно обтягивала череп, однако то же можно было сказать о каждом на корабле.
— Всё здесь убого до тошноты, включая вид, — сказал Джек. — Линия между небом и землей, а посередине — оранжевый шар. — Это сама Япония в своей простоте, — серьёзно отвечал Эдмунд де Ат, — однако вглядитесь пристальнее — и различите барочную орнаментальную сложность. Смотрите, как несутся перья облаков, как волны, встречаясь, приветствуют друг дружку реверансами… — И тут его занесло на такой высокопарный французский, что Джек перестал что-либо понимать. В итоге мсье Арланк сказал: «Судя по акценту, вы бельгиец». Эдмунд де Ат 1) расценил это как средней грубости оскорбление, 2) проявил спокойствие и выдержку, то есть не подал виду, что обиделся всерьёз. С христианской кротостью он ответил чем-то вроде: «А вы, мсье, судя по вашим спутникам, из тех, кто променял сложность и противоречивость римской церкви на простоту бунтарской веры». То, что бельгийский монах не употребил слово «еретик», молча отметили про себя все присутствующие. Они с Арланком вновь забурились во французские дебри. Однако ван Крюйк столько раз прочищал горло, что Джек сказал: — Черви, жучки и плесень могут ведь и остыть! Из провианта на корабле оставались вяленое мясо и рыба, бобы и сухари. Всё это неуклонно превращалось в червей, тараканов и жучков. Друзья давно перестали замечать разницу между тем и другим и ели всё вместе. — Вера запрещает мне вкушать по пятницам мясо, — сказал Эдмунд де Ат, — посему я уступаю желающим мою порцию бобов. Он оторопело смотрел на червей, плавающих в похлёбке. Ван Крюйк, поняв, что новый пассажир шутит насчёт еды, сделался багровым, однако, прежде чем голландец успел вскочить и вцепиться ему в глотку, Эдмунд де Ат возвёл очи к алеющему горизонту, не глядя, зачерпнул варёных бобов с червяками и занёс в рот. — Это лучше всего, что мне доводилось есть за последний месяц, — объявил он. — Позвольте сделать комплимент вашей предусмотрительности, капитан ван Крюйк. — Вместо того чтобы уповать на святых, как испанцы, вы обратили богоданный разум на снабжение корабля. Дипломатия де Ата только усилила подозрительность капитана. — Что вы за католик, если смеётесь над собственной верой? — Смеюсь? Нет, сударь. Мы, янсенисты, ищем примирения с частью реформатов, считая, что их вера ближе к истине, чем софистика иезуитов. Но я не стану утомлять вас долгими богословскими разговорами… — Как насчёт иудеев? — серьёзно осведомился Мойше. — Нам здесь не помешал бы ещё один, если ваши принципы столь широки. — Кстати о широте принципов, — парировал де Ат, уходя от прямого ответа. — Скажите, что раввины говорят о червях? Кошерные они или трефные? — Я подумываю написать на эту тему учёный трактат, — сказал Мойше, — но для этого мне нужно свериться с некими талмудическими трудами, которых ван Крюйк не держит — только книги по морскому делу и плутовские романы. Все рассмеялись — даже мсье Арланк, рукоятью кинжала разминавший на столе кусок варёного вяленого мяса. Последний зуб он потерял неделю назад и теперь еду должен был разжёвывать вручную. |
