Все эти шалости старательно не замечал некий мсье Молино, литератор-гугенот, живший в Берлине с тех пор, как в Савойе вырезали его семью.

— Почему не считать мир клеткой, в которой заключён наш дух? — глубокомысленно проговорил он.

— Потому что Бог — не тюремщик, — резко начал Лейбниц, но осёкся, когда София острым локотком двинула его в бок.

Принцесса Каролина села на вращающийся табурет в центре глобуса. Упираясь бальной туфелькой в пересечение двадцатого западного меридиана с сороковой южной параллелью, так, что атласный носок исполинским белым китом вынырнул из Южной Атлантики, она сильно оттолкнулась и закружилась.

— Я вращаюсь! Мир вращается вокруг меня!

— Солипсизм, — сухо заметил кто-то.

— Всё не так просто, — проговорил Лейбниц. — Это глубокий натурфилософский вопрос. И впрямь, как определить, неподвижны мы во вращающейся вселенной или кружимся в неподвижном космосе?

— Ух! Голова закружилась! — крикнула Каролина, объясняя, почему упёрлась ногами и остановила глобус.

— Вот и ответ, — сказал доктор Крупа.

— Отнюдь. Вы считаете, что головокружение есть внутренний симптом нашего вращения. Однако не может ли оно быть порождаемым извне следствием того, что вселенная кружится вокруг нас?

— Нельзя мучить девушку метафизикой в день её восемнадцатилетия, — объявила София.

— Здесь темно, — сказала Каролина. — Я не вижу карт.

Владислав — польский тенор, певший ведущие партии почти во всех операх при дворе Софии-Шарлотты. — зажёг бенгальский огонь и протянул через центральную часть Тихого океана. Принцессу загораживала Бразилия, но Лейбниц видел, как сфера озарилась изнутри — отполированная медь, вбирая свет из воздуха и рассыпая его вокруг, словно занялась огнём. Мгновение казалось, будто клетка наполнена пламенем, и у Лейбница сердце заколотилось от страха, что на девушке вспыхнуло платье. Тут из глобуса донёсся её радостный голос, и доктор рассудил, что его страшит нечто большее, нежели беда, которая может приключиться с одной осиротевшей принцессой.

— Теперь я вижу все реки, выложенные бирюзой, и все озера, и все леса из зелёного черепахового панциря! Города — драгоценные камни, и через них сияет свет!

— Так выглядела бы Земля, будь она прозрачной, если бы вы оказались внутри и смотрели из её центра, — произнёс отец фон Миксниц, иезуит из Вены, каким-то способом сумевший втереться на праздник.

— Знаю, — с досадой отвечала Каролина.

Повисла долгая, раздражённая тишина. Каролина оказалась самой отходчивой.

— Я вижу в Тихом океане два корабля. Один полон ртутью, другой — пламенем.

— Я их на чертежах не рисовал! — пошутил Лейбниц, пытаясь, согласно указаниям Софии, внести в разговор нотку веселья. — Надо будет сделать внушение мастерам!

— Подумайте, ваше королевское высочество, — продолжал отец фон Миксниц, — вы можете повернуться кругом, на все триста двадцать градусов…

— Триста шестьдесят!

— Да, ваше высочество, я хотел сказать, на триста шестьдесят градусов — и ни разу не потерять из виду Испанскую империю. Не удивительно ли, как богаты и обширны владения испанской короны?

— Тётушка София говорит, скоро они могут стать владениями французской короны, — отозвалась Каролина.

— И впрямь, сейчас на испанском троне сидит узурпатор-француз…

— Тётушка София говорит, всё решает женщина за троном.

— Верно, — отвечал иезуит, косясь на Софию. — Многие утверждают, что герцог Анжуйский, называющий себя королём Филиппом V Испанским, не более чем пешка в руках принцессы дез Урсен, близкой приятельницы мадам де Ментенон, Однако герцогу Анжуйскому недолго сидеть на испанском троне, поскольку ему противостоят женщины куда более умные, влиятельные и красивые.