|
— Присаживайся! Кит заказал коктейль, а дядюшка удовлетворился местным водянистым красным вином, которое было его излюбленным напитком. Он неодобрительно глянул на бокал с коктейлем, потом перевел взгляд на лицо племянника. Кит почувствовал, что ему не миновать нахлобучки. — Я тороплюсь, — поспешил он объяснить. — Мне надо еще успеть в галерею Эллери, на выставку Кейта, и накатать о ней по крайней мере полстолбца. — Что с тобой? — спросил дядя. — Ты бледен. На тебе лица нет. Кит вздохнул. — Кажется, скоро я буду иметь удовольствие похоронить тебя, — продолжал дядя. Кит уныло покачал головой: — Не хочу беспокоить червей! Предпочитаю крематорий. Джон Беллью принадлежал к тому старому, закаленному племени, которое в пятидесятых годах переправилось через прерию в повозках, запряженных волами. К суровому закалу, унаследованному им от предков, прибавился закал трудного, тревожного детства, прошедшего в пору освоения новой земли. — Ты живешь не так, как надо, Кристофер. Мне стыдно за тебя. — Мот и кутила, не так ли? — рассмеялся Кит. Дядя пожал плечами. — Не гляди на меня так уничтожающе, дядюшка, — сказал Кит. — Кутежи — вещь неплохая, но, к сожалению, ты ошибаешься. Я давно перестал кутить: у меня нет времени. — В чем же дело? — Работа замучила. Джон Беллью расхохотался. — Право? Он опять рассмеялся. — Человек — продолжение окружающей среды, — изрек Кит, указывая на дядюшкин стакан. — Смех твой горек и жидок, как вино в твоем стакане. — Работа замучила! — язвительно повторил дядюшка. — Да ты не заработал ни одного цента за всю свою жизнь. — Нет, заработал, но не получил. Я зарабатываю пятьсот долларов в неделю и работаю за четверых. — Картины, которых никто никогда не купит? Модные пустячки, безделушки... Плавать умеешь? — Когда-то умел. — А ездить верхом? — Пробовал и это. Джон Беллью негодующе фыркнул. — Я счастлив, что твой отец в могиле и не видит тебя во всем твоем бесстыдстве. Твой отец был с ног до головы мужчина, понимаешь? Настоящий мужчина! Он выбил бы из тебя всю твою музыкальную и рисовальную дурь! — Что делать! Таков наш упадочный век! — вздохнул Кит. — Если б был какой-нибудь толк ото всех твоих искусств, — сердито продолжал дядя, — ну, это я еще понимаю, это я еще бы мог стерпеть. Но ты за всю свою жизнь не заработал ни цента и не знаешь настоящего труда мужчины! — Гравюры, картины, веера... — перечислил Кит. — Ты пачкун и неудачник. Какие ты картины написал? Несколько мутных акварелей и кошмарных плакатов. И ни разу ничего не выставил, Даже здесь, в Сан-Франциско. — Одна моя картина висит в зале этого клуба. — Мазня! А музыка? Твоя милая, но бестолковая мама тратила сотни на то, чтобы обучить тебя музыке. Но ты и тут осрамился. Ты даже пяти долларов не заработал, ну, хотя бы аккомпанируя кому-нибудь на концерте. Песенки твои? Дребедень, которую никто не печатает и никто не поет, кроме бездельников, прикидывающихся богемой. — Я выпустил книжку. Помнишь, томик сонетов? — робко возразил Кит. — Во сколько он тебе обошелся? — Сотни две долларов, не больше. — А еще у тебя какие заслуги? — Одна моя пьеска ставилась как-то на открытой эстраде. |
