— Нельзя бабе одной! — сказал Бакула, ставя пустой кубок на стол. — Всяк обидеть может. Гуня, — бортник указал на старшего сына, — переберется сюда с женою своею. Служанку выгонишь — нечего попусту серебро тратить! Будем сюда мед возить и здесь питье варить.

— Нет! — коротко ответила Улыба.

Бакула изумленно поднял брови:

— Перечишь отцу? Ты?

— Перечу! — согласилась Улыба. — Могу. Это все мое, — обвела она рукой, — и я здесь хозяйка. Жить буду, как захочу. Ни Гуни, ни кого другого здесь не будет!

— Да я тебя!.. — взревел Бакула, поднимаясь с лавки. — Не почитать отца?..

Но Улыба не испугалась.

— Побьешь — нажалуюсь князю: обидел вдову дружинника. Разложат на торгу и всыплют батогами. И на сам торг больше не пустят.

— Блядь! — выругался отец. — Белгородская. Навострилась тут!

— Кто меня блядью сделал?! — подскочила к нему Улыба. — Кто меня старику похотливому за серебро продал? А? Это по-божески? Я вас честью приняла, накормила, напоила, а они меня блядью ругают, добро мое взялись делить! Подите вон!

Ворча, Бакула взялся за шапку. Братья, не поблагодарив за хлеб-соль, тоже ушли. Несколько месяцев спустя бортник привез в Белгород жену, та, плача, долго уговаривала дочку послушать отца. Улыба щедро одарила мать, но жить по воле родичей отказалась. Более они не приезжали.

Овдовев, Улыба занялась варкой меда. Она рассчитывала разбогатеть — не получилось. Мед у нее был добрый, но брали его плохо. Вареные меда стоят дешево, до войны их охотно пили княжьи дружинники, но многие сгинули прошлым летом. Дружинники сидели на земле, за которую служили князю, и жили богато. Земли дружинников остались у вдов, новые вои, набранные из других городов и весей, служили за серебро, как живший в городе десятник Меша. Для таких одна ногата за корчагу казалась непомерной ценой. Новые вои пили брагу. Ее было полно в каждом доме: из яблок, ягод, ржаная, пшеничная… Брагу делали даже из репы. За ногату брагу наливали целый месяц — пей, сколько влезет! На жизнь Улыбе хватало, но жизнь была безрадостной.

К ней сватались. Молодая, красивая вдова, к тому же не бедная, привлекала взоры многих, в особенности пришлых. Но эту голытьбу манил дом в посаде, а не его хозяйка. Улыба это видела и сватов выпроваживала. Некрас же в первый вечер высыпал на стол горсть монет (на корм!), и она ахнула, не в силах отвести взора от тускло блестевшего серебра. Ее прибыток за полгода! С того вечера она ублажала сотника как могла. Сытно кормила, сладко поила, жарко обнимала… К тому же покойный Меша был десятником, а Некрас — сотником, боярский чин! Милый друг и вел себя, как боярин: не спрашивал о прибытках, зато щедро одаривал. Соседки на торгу шептали Улыбе, что пришелец летает на змее, что он, наверное, чародей, гляди — и ее заворожит! Улыба только смеялась. В бане она хорошо разглядела этого чародея. Никаких тайных знаков на теле его не имелось, зато были шрамы — разве чародей допустит, чтоб его кололи да резали? У покойного Меши шрамов и то было менее. Правда, Некрас не носил нательного креста. Однажды Улыба полюбопытствовала и услыхала короткий ответ: «Потерял!» Почему сотник не купил новый крест, она спросить не решилась. Змей Некраса Улыбу не пугал — мало какая живность есть на белом свете! Улыбу вполне устраивало, что за змея Некраса сделали сотником и щедро платят.