|
Две похотливые юные дамы однажды напялили на меня кружевную сорочку и паричок Лорелеи и уложили спать между собой - "стеснительную маленькую кузину", словно в скабрезной новелле, - пока их мужья храпели в соседней комнате после кабаньей охоты. Просторные поместья разнообразной родни, с которой я в отрочестве съезжался и разъезжался под бледными летними небесами прежних российских губерний, предоставляли мне столько же уступчивых горничных и модных кокеток, сколько могли предложить туалетных и будуаров за два столетья до этого. Словом, если пора моего младенчества сгодилась бы для ученой диссертации, на которой утверждает пожизненную известность детский психолог, отрочество мое в состоянии дать, да собственно, и дало порядочное число эротических сцен, рассыпанных, подобно подгнившим сливам и забурелым грушам, по книгам стареющего романиста. И право, ценность настоящих воспоминаний по преимуществу определяется тем, что они представляют собой catalogue raisonne корней, истоков и извилистых родовых каналов множества образов моих русских и особливо английских произведений. Родителей я видел не часто. Они разводились, вступали в новые браки и вновь разводились с такой быстротой, что будь у моего состояния менее бдительные попечители, меня могли бы в конце концов спустить с торгов чете чужаков шотландского или шведского роду-племени, обладателям скорбных мешочков под голодными глазами. Моя поразительная двоюродная бабка - баронесса Бредова, рожденная Толстая, - образцово заменяла мне более кровную родню. Ребенком лет семи-восьми, уже таившим секреты законченного безумца, я даже ей (тоже далеко не нормальной) казался слишком уж хмурым и вялым, - на деле-то я, разумеется, предавался наяву грезам самого безобразного свойства. - Хватит нюнить! - бывало, восклицала она. - Смотри на арлекинов! - На каких арлекинов? Где? - Да везде! Оглядись по сторонам. Слова, деревья - сплошные арлекины. И обстоятельства, и лица. Возьми наугад любые две вещи - шутку, образ - получишь третьего шута! Иди! Играй! Выдумывай мир! Твори реальность! Видит Бог, так я и сделал. И в честь моих первых дневных снов я сотворил эту двоюродную бабку, и вот она медленно сходит по мраморным ступеням парадного подъезда памяти - бочком, бочком, бедная хромая старуха, - шаря по краю каждой ступеньки резиновым кончиком черного костыля. (Когда она выкрикивала три этих слова, они вылетали прерывистой ямбической строчкой с быстрым лепечущим ритмом, как будто "смотрина", ассонируя со "стремниной", мягко и ласково вело за собой "арлекинов", выходивших с веселой силой, - за протяжным "ар", сочно подчеркнутым в порыве воодушевленной уверенности, следовало струистое падение похожих на блестки слогов. |
