|
Хотя его английский и не годился для перевода, допустим, Китса (которого он определял как "доуайльдовского эстета начала эпохи индустриализации"), Базилевский именно этим и обожал заниматься. Обсуждая недавно "в целом довольно приятную точность" моих переводов, он имел нахальство процитировать знаменитую строчку Китса, передав ее так: Всегда нас радует красивая вещица что в обратном переводе приобретает вид: 'A pretty bauble always gladdens us.' Наша беседа, однако, оказалась слишком короткой, чтобы я смог обнаружить, усвоил ли он мой веселый урок. Он спросил меня, что я думаю про новую книгу, о которой он рассказывал Морозо- ву (одноязыкому), - а именно про "внушительный труд Моруа о Байроне", и выслушав в ответ, что мне она показалась внуши- тельной дребеденью, мой строгий критик, пробормотав: "Не ду- маю, чтобы вы ее прочитали", продолжал просвещать смирного старика-поэта. Я норовил ускользнуть задолго до окончания вечера. Звуки прощания обычно настигали меня, когда я вплывал в бессоницу. Большую часть дня я проводил за работой, устроясь в глубоком кресле и с удобством разложив перед собой принадлежности на особой доске для писания, предоставленной мне хозяином, большим любителем ловких безделиц. Со времени постигшей меня утраты я как-то стал прибавлять в весе и теперь, чтобы выбраться из чрезмерно привязчивого кресла, приходилось кряхтеть и крениться. Только одна маленькая особа навещала меня, и ради нее я держал дверь слегка приоткрытой. Ближний край доски заботливо изгибался, принимая авторское брюшко, а дальний украшали зажимы и резинки, позволявшие удерживать карандаши и бумаги, я до того привык к этим удобствам, что неблагодарно тужил об отсутствии туалетных приспособлений - вроде тех полых палок, которыми, говорят, пользуются на Востоке. Каждый полдень, вегда в один час, молчаливый толчок пошире распахивал дверь, и внучка Степановых вносила поднос с большим стаканом крепкого чаю и тарелкой аскетичных сухариков. Она приближалась, опустив глаза, осторожно переставляя ноги в белых чулках и синих теннисных туфлях, почти совсем застывая, когда начинал колыхаться чай, и вновь подвигаясь медленными шажками механической куклы. У нее были соломенные волосы и веснушчатый нос, и я подобрал для нее льняное платьице и глянцевый черный ремень, когда заставлял ее продолжить загадочное продвижение в "Красном цилиндре", где она стала грациозной маленькой Эми, двусмысленной утешительницей приговоренного к смерти. Это были приятные перерывы, приятные! Из салона внизу слышалась музыка, - баронесса с матушкой играли a quatre mains, как они несомненно играли и переигрывали последних пятнадцать лет. |
