|
Надежда Гордоновна с другом-священником заявилась в Париж откуда-то с Оркнеев лишь после погребения мужа. Из ложной обязательности она попыталась встретиться со мной и рассказать мне "все". Я видеть ее отказался, но она изловчилась поймать в Лондоне Ивора перед самым его отъездом в Штаты. Я никогда его не расспрашивал, и милый смешной человечек так и не открыл мне, к чему это "все" сводилось, - отказываюсь верить, что ко многому, - да и как бы там ни было, я знаю достаточно. Человек я по натуре не мстительный, но все же люблю иногда задержать воображение на том зелененьком поезде, все бегущем по кругу, по кругу, по кругу, навек. * Часть вторая * 1. Удивительная форма самосохранения заставляет нас избавляться, мгновенно, необратимо, от всего, что принадлежало потерянной нами возлюбленной. В противном случае, вещи, к которым она каждый день прикасалась и которые удерживала в положенных рамках самим обращением к ним, могут вдруг начать набухать собственной безумной и жуткой жизнью. Каждое ее платье начинает вынашивать собственную личность, книги сами листают свои страницы. Мы задыхаемся в теснящем круге чудовищ, не находящих себе ни места, ни образа, потому что ее здесь нет и некому их приласкать. И даже самый отважный из нас боится встретиться взглядом с зеркалом. Как от них избавиться - это иная проблема. Не мог же я утопить их, будто котят, собственно, я и котенка не мог утопить, что уж там говорить о ее гребешке или сумке. Не мог я и смотреть, как чужой человек собирает их, утаскивает и возвращается за добавкой. Поэтому я просто бросил квартиру, велев служанке любым способом устранить все эти ненужные вещи. Ненужные! В миг расставания они казались вполне нормальными и безвредными, я бы даже сказал - озадаченными. Сначала я попытался обосноваться в третьеразрядном отеле в центре Парижа. Пробовал одолеть ужас и одиночество целодневным трудом. Закончил один роман, начал другой, написал сорок стихотворений (все как один - разбойники и братья в разноцвеных нарядах), дюжину рассказов, семь эссе, три опустошительных рецензии и одну пародию. Чтобы не лишиться разума в течение ночи, приходилось глотать пилюлю особенной крепости или покупать кого-то в постель. Помню один опасный майский рассвет (1931? или 1932?); все птицы (воробьи большей частью) пели, как в гейневском месяце мае, с монотонной бесовской силой, - я потому и думаю, что стояло прекрасное майское утро. Я лежал, повернувшись лицом к стене, и в зловещем помрачении размышлял, не выехать ли "нам" на виллу "Ирис" раньше обычного. Имелось, впрочем, препятствие, не позволявшее предпринять эту поездку: и дом, и автомобиль были проданы, так сама Ирис сказала на протестантском кладбище, ибо распорядители ее веры и участи воспретили кремацию. |
