— Ну, какое-то количество, я думаю, есть… — Иван Палыч потер руки. — Не хватит, в управу пожалуетесь.

— Хм… в управу… — хмыкнув, Степан Григорьевич хитро прищурился. — Думаете, нынче в земствах денежки есть? Думается, легче с мужичками местными договориться. Кругом — леса! Напилят дров-то… Тем более, полиции-то нынче нет. Следить некому!

Да уж… Еще с неделю назад, в самом начале марта, Временное правительство, пришедшее к власти после отреченья царя, объявило о необходимости замены полиции народной милицией с выборным началом — о чем писали во всех газетах. Объявить-то — объявило, однако, сам процесс сильно затягивался. Зато лихо шла амнистия! Из тюрем выпускали вообще всех подряд — и революционеров, и уголовников, такие уж наступили времена! В городах громили полицейские участки, охотились на городовых и околоточных… Выпущенные уголовники подливали масла в огонь!

Эх… где ж нынче Гробовский, Лаврентьев, молодой урядник Прохор Деньков? Где-то скрываются? Да живы ли вообще?

— Хо! Иван Палыч! Наше вам! — у калитки показался, наконец, школьный сторож — небольшого росточка дед в армяке и треухе. — Вернулись-таки? Отпустили?

— Отпустили, Елизар Мефодьич, отпустили, — здороваясь, улыбнулся доктор. — Насовсем. А это вот — учитель новый. По объявлению.

— А-а! — поднявшись на крыльцо, сторож загремел ключами. — То-то я и смотрю.

— Рябинин, Степан Григорьевич… — поправив шарф, церемонно представился учитель.

Сторож заулыбался:

— Рад, очень рад! А то совсем учить некому. Один учитель у нас уволился, к детям подался, на Кубань — там, говорят, сытнее. А другая… Анна-то Львовна — в политику подалась!

— Что⁈ В политику? — удивился доктор.

— А то! Всеми женскими делами нынче заправляет! О как! В этом, как его… в Комитете… Не, вру — в Совете… Нынче две власти у нас! Ну-у… проходите же… Прошу! — показывая, сторож прошел вперед. — Вот классы… А вот и комната… Вещи вот еще Анны Львовны остались… Не все успела забрать! Машина за ней приехала — шикарная! Вся деревня сбежалась смотреть… Представитель такой важный вышел… Как его… Комиссар! Или не комиссар, по-другому как-то… Вас, говорит, Анна Львовна, в депутаты выбрали… Так что извольте народу послужить! Так и сказал. Именно такими словами… И завертелось тут все! Анна-то Львовна первым делом вам письмо написала… Лично на станцию относил! Получили, Иван Палыч?

— Не-ет…

— Да уж… с почтой нынче — швах! А вы, Степан Григорьевич, располагайтесь. Сейчас я вам печечку растоплю, чаек…

— Вот это было бы неплохо! — размотав шарф, Рябинин зябко потер руки.

Доктор рассеянно осматривал комнату. Чувство щемящей грусти вдруг охватило его, ощущение какой-то безвозвратной потери принялось терзать мозг. Вот, за этим столом они с Аннушкой частенько сидели, пили чай… Здесь же впервые поцеловались… Или не здесь? Не важно… теперь — не важно… Как-то грустно все… и немного забавно. Вещи… Милые сердцу вещи… Аккуратно сложенные в коробку пластинки: Юрий Морфесси, Шаляпин, Эмская… Перевязанные бечевкой книжки и брошюры… Чернов. Керенский… Прежде за такое можно было запросто — в участок! Нынче же эти люди — при власти. И Анна — с ними. А что? Правые эсеры — авторитетная демократическая партия, ничуть не хуже кадетов или там меньшевиков. Керенский вообще нынче — министр юстиции…

Что же она даже записки не оставила! Иван Палыч тряхнул головой… А с чего бы ей записки-то оставлять? Кому? Она что, знала, что возлюбленный вот так вот возьмет и вернется с фронта? Для самого-то доктора внезапно все произошло, не успел даже опомниться.