Учитывая расстояния, какие были в Сибири, это было почти рядом. В Японии старик попал в плен. Он до сих пор переживает поражение России из-за царя. Он его очень любил.

Я спросил у Лены, почему она называет его Дедушка Мороз. Из-за его накидки, его бороды? Нет, не поэтому. Нет… А потому, что на Рождество он пригласил ее в подвальчик гостиницы, что был ему пристанищем.

Зал, партер, ложи — все было заполнено. Все девушки исполнили свои номера. Настал черед Лены.

Вместо привычного черного платья на ней сегодня было узкое платье из красного шелка, украшенное маленькими звездочками, она сама его сшила, похвасталась она мне. Новая песня была столь же проста и печальна, но в ней сквозила едва заметная нежность.

Несколько минут спустя после того, как Лена сошла со сцены, она захотела поехать домой. На лбу и носу у нее проступили капельки пота. Я подумал, что у нее поднялся жар.

— Нет, — произнесла она. — Просто со вчерашнего вечера я не брала в рот ни капли водки.

— Ты хочешь выпить?

— Одну рюмочку, только одну. Я слишком много пью.

Она с силой сжала мою руку. Ей подали ее рюмку водки. Мы сели в сани.

— Ехать быстро я не смогу, — сказал кучер. — Снег сейчас тает даже ночью.

На самом деле вот уже несколько дней — стояли последние дни февраля — была оттепель, снег превращался в грязное месиво, сосульки, свисавшие с крыш домов и балконов, оттаивая, крупными каплями падали на тротуары и головы прохожих.

— Поезжай как хочешь, — ответила ему Лена. — Нам спешить некуда.

И две лошади тронулись в путь ленивой рысцой. Время от времени кучер подгонял их, чтобы они бежали быстрее. Но аллюр не менялся. Они знали его голос, знали, что подгоняет он их только для проформы.

Мы медленно ехали по Светланской. Было так хорошо. Мы ехали под спокойный, тихий стук копыт лошадей. Торопиться нам было некуда, как говорила Лена.

Больше она не произнесла ни слова. Я тоже молчал. К чему были все эти разговоры? Стояла теплая, влажная ночь, она приглушала, смягчала все нестройные звуки, будь то пьяные крики, девичьи рыдания, звуки аккордеона, даже выстрелы в порту. Ветер, налетевший с Тихого океана, разгонял тучи, в просветах неба показалась луна.

Я обнял Лену за плечи, она прижалась ко мне всем телом, как будто хотела, чтобы наши тела слились в одно. Все было хорошо, все было улажено, оговорено. Постепенно стихал стук копыт по мостовым. Мы уже ехали по улочкам, усыпанным грязным снегом. Вот-вот должен был показаться тупик, где жила Лена.

Вдруг Лена отбросила мою руку, ее движение было исполнено какой-то дикой силы, даже жестокости. Она вжалась в глубину саней. Ее всю трясло. От водки? Или ее отсутствия?

Я хотел было узнать, не стало ли ей плохо. Но я уверен, что она не слышала мой вопрос. Из глубины саней и так тихо, что, казалось, голос ее шел откуда-то издалека, она спросила меня:

— Ты, правда, меня любишь?

Я ответил ей, что да. Я не лгал, у меня не было никакой задней мысли. Я любил ее, по крайней мере, я верил в это всем своим сердцем. Что для прохожего было одно и то же. Она прижалась ко мне, прислонив щеку к моей щеке. Я чувствовал, как мне ласкает кожу мех ее дешевой шляпки.

Лошади постепенно замедляли ход. Грязный снег хлестал их по копытам. А я — меня охватило нетерпение. Девушка в таком отчаянии, но такая гордая, покинутая всеми. Она принадлежала мне, сильному властелину, который мог подарить ей счастье или причинить боль — на свое усмотрение. Ее тело, ее плоть — я должен был защитить ее, вылечить и овладеть ею.

— Ты уснул, что ли, черт тебя подери! — крикнул я кучеру.

Лена слегка приподняла голову едва заметным движением, как будто пробудилась от глубокого, тихого, безмятежного сна.