Это может происходить следующим образом: ребенок испытывает тревогу в своих взаимоотношениях с родителями. Он не способен справиться с этой тревогой непосредственно, например, сказав себе: «Я боюсь, что мама меня не любит», — поскольку это усилило бы тревогу ребенка. Иногда родители помогают ему скрывать тревогу, утешая и ободряя ребенка, что не затрагивает стержня его тревоги. Тогда тревога переносится на «воображаемый» объект. Я ставлю термин «воображаемый» в кавычки по той причине, что при глубоком анализе иррациональных страхов можно открыть, что таинственный объект замещает собой какого-то абсолютно реального человека из окружения ребенка. Конечно, подобный процесс перемещения тревоги происходит и у взрослых, но взрослые люди успешнее рационализируют свою тревогу, так что ее предмет кажется более «логичным» и «разумным».

Наша гипотеза, согласно которой эти страхи выражают стоящую за ними тревогу, помогают также понять, почему ребенок боится не тех животных, которые его окружают, а, скажем, гориллу или льва. Страх по поводу животных часто представляет собой проекцию тревоги, переживаемой ребенком во взаимоотношениях с ближними (например, с родителями). Случай маленького Ганса, описанный Фрейдом, является классическим примером такого процесса. Я думаю, что боязнь животных также может быть проекцией агрессивных чувств ребенка, направленных на членов семьи. Эти чувства вызывают тревогу, поскольку реализация их в действии повлекла бы за собой наказание или неодобрение.

Наша гипотеза позволяет, кроме того, понять, почему детские страхи столь непредсказуемы и изменчивы. Если страхи выражают скрытую тревогу, то тревога может перемещаться, фиксируясь то на одном, то на другом объекте. То, что при внешнем анализе кажется непоследовательностью, на более глубоком уровне нередко оказывается вполне последовательным. Сам Джерсильд говорит о связи непостоянных страхов с тревогой, стоящей за ними:

«Когда в жизни ребенка существуют сложности, беспокоящие его с разных сторон, за исчезновением одного вида страхов вскоре может последовать появление какого-то другого, несколько иного характера».

Через несколько лет после выхода первого издания этой книги я беседовал с Джерсильдом, и он согласился с моим выводом о том, что подобные страхи на самом деле являются проявлением тревоги. Он удивлялся, что сам не подумал об этом раньше. Мне кажется, что такая неспособность увидеть очевидное показывает, насколько трудно сойти с проторенной дороги традиционных представлений.

Другим подтверждением гипотезы о том, что эти детские страхи выражают тревогу, является еще одно наблюдение: часто попытка успокоить ребенка с помощью слов не помогает ребенку преодолеть (а не спрятать) свои страхи. Гольдштейн считал, что при конкретном страхе слова зачастую помогают ослабить накал эмоции. Если ребенку, например, кажется, что загорелся дом, его страх можно устранить, показав, что никакой опасности нет. Но если опасения ребенка выражают скрытую за ними тревогу, беспокойство сохранится или переключится на новый объект.

Косвенно нашу гипотезу поддерживает и тот факт, что «страхи» ребенка тесно связаны с аналогичными эмоциями его родителей. Исследование, проведенное Хэгманом, показало, что коэффициент корреляции между выраженными детскими страхами и страхами матери составляет 0,667. Джерсильд выявил «явное соответствие между частотой страхов у детей из одной и той же семьи; коэффициент корреляции колеблется от 0,65 до 0,74». Джерсильд объясняет это тем, что страхи родителей «влияют» на страхи детей, то есть ребенок учится бояться некоторых вещей, потому что их боятся родители. На мой взгляд, в таком объяснении имеются пробелы. Существует другое объяснение, о котором так много говорили, что оно уже звучит банально: главным источником тревоги детей являются их взаимоотношения с родителями.