Старый сельский врач, каждый вечер бредущий от фермы к ферме, чтобы поддержать в чьих-то глазах огонь жизни; садовник в своем саду, знающий, как помочь рождению розы, — все те, чье ремесло ставит человека лицом к лицу с жизнью и смертью, познают ту же мудрость. Есть в нашем ремесле и величие риска. Но как далеки мы от показного героизма, от литературной болтовни, от пресловутого девиза, украшавшего некогда крыло самолета и иносказательно прославлявшего Куртизанку и Смерть. Кто из нас, товарищи мои, не воспринимал это дешевое позерство как оскорбление по отношению к истинному мужеству, к тем, для кого опасность — насущный хлеб и кто жестоко борется, чтобы вернуться?

Самое главное? Это, пожалуй, и не высокие радости ремесла, и не его печали, и не опасности, но та точка зрения, до которой они поднимают человека. Когда, убрав газ, на притихшем моторе, летчик скользит к посадочной площадке и смотрит на город — средоточие людских дрязг, денежных забот, низменных страстей, зависти и обид, — он чувствует себя чистым и недосягаемым. И если ночь была трудной, он попросту радуется жизни. Он не каторжник, каждый вечер возвращающийся в свою конуру, — он принц, неторопливым шагом обходящий свои сады. Зеленые леса, синие реки, розовые крыши, — вот они, вновь обретенные им сокровища. И женщина, которая еще растворена в камне, которая только должна родиться, которая вырастет ему вровень, которую он полюбит…

Предисловие к книге Энн Морроу-Линдберг «Поднимается ветер»

В связи с этой книгой я вспомнил рассуждения моего друга о замечательном репортаже, сделанном одним американским журналистом. «У журналиста хватило вкуса, — говорил он, — записывать военные происшествия прямо со слов командиров подводных лодок, без всяких комментариев и беллетристики. Нередко он даже ограничивался тем, что воспроизводил сухие записи бортовых журналов. Как он правильно поступил, спрятавшись за этим материалом, приглушив в себе писателя. Ведь такие скупые рассказы и голые документы необыкновенно поэтичны и волнующи. Почему люди так глупы, что вечно стараются приукрасить действительность, которая столь прекрасна сама по себе? Если когда-нибудь эти моряки сами возьмутся за перо, возможно, они будут корпеть над скверными романами и скверными стихами, не подозревая, какие сокровища у них в руках…»

Но я другого мнения. Эти моряки, возможно, будут сочинять скверные романы, но, значит, те же самые люди и путевые заметки писали бы неинтересно. Потому что не существует рассказов, есть только рассказчики. Нет приключений, есть искатели приключений. Непосредственной передачи действительности не бывает. Действительность — это груда кирпичей, из которой можно построить что угодно. Пусть этот журналист написал свою книгу телеграфным стилем и представил в ней одни только факты — все равно он неизбежно вклинился между действительностью и ее изображением. Он отобрал материал — ведь он рассказал не все подряд — и навязал ему некий порядок. Свой порядок. Навязав свой порядок исходному материалу, он и возвел здание.

Это относится не только к фактам, но и к словам. Предлагаю вам беспорядочную россыпь слов: «мостовая», «камень», «поленья», «стук». Сделайте-ка из них что-нибудь. Вы уклоняетесь. Эти слова не из тех, что могут волновать и трогать. Однако Бодлер докажет вам, что умеет создать сильный образ, пользуясь таким словесным материалом:

Поленьев гулкий стук о камни мостовой…

Этими словами — «мостовая», «камень» или «поленья» — можно точно так же задевать душу, как словами «осень» или «лунный свет».