Марианна тем временем тоже вспоминала первые дни работы у Пьера. Она крепилась изо всех сил, стараясь не выказывать раздражение, которое у нее вызывали вечные капризы старухи и ее ворчание с утра до вечера.

– Как это ни печально, – смиренно говорила она Пьеру, – у всех инвалидов со временем портится характер, здесь уж ничего не поделаешь, нам остается лишь терпеть и сострадать бедняжке Арлетт.

Марианна все терпела и улыбалась. День за днем, месяц за месяцем. Господи, кто бы знал, чего ей это стоило! Слава Богу, когда то она играла в студенческом театре. Сцена научила ее владеть лицом, не выдавать истинных эмоций. Как это было непросто! По нескольку раз на дню старуха кричала: «Боже, куда запропастилась эта ленивая русская баба? Китаянку что ли нанять? Или, может, филиппинку? Нет, азиатки все же намного шустрее славянок».

Марианна невозмутимо откликалась на крики хозяйки и каждый раз с вежливой улыбкой и появлялась на пороге ее комнаты:

– К вашим услугам, мадам! Что случилось?

«Что б ты лопнула!» – думала она, в очередной раз отвлекаясь от домашних дел, однако лицо ее по прежнему оставалось невозмутимым и даже приветливым.

В редкие свободные минуты Марианна размышляла:

«Ну почему, почему здесь, во Франции, как и у нас в России деспотичные старухи обожают калечить жизнь единственным сыночкам, а те до старости покорно слушаются выживших из ума мамочек? Пьер – добрый малый, пусть и не красавец, но, главное, ко мне неровно дышит. Мы могли бы отлично поладить. А эта старая грымза Арлетт вполне может и до девяноста, да что там – и до ста дотянуть, при таком то уходе… Стоп! Уходе? А лекарства? Я даю их Арлетт по часам, старуха всегда ревностно следит за этим. Правда, иногда ей требуется срочный укол… И что же? Разве я не могу в эту минуту выйти вниз к консьержу, или, к примеру, отправиться принимать ванну…».

Похороны Арлетт были скромными. Несколько древних мадам в черном, пару траченых молью месье, Марианна в красивом темно синем шелковом платье и неутешный сын Пьер в старомодном костюме, взятом напрокат. На траурном обеде гости ели блины, испеченные по русскому обычаю Марианной, зеленый салат с креветками и луковый суп, который обожала покойная. Поминальную еду запивали белым вином урожая пятилетней давности.

– Бедная Арлетт отмучилась и теперь глядит на нас с небес и улыбается, – вздыхала Марианна, набожно поднимая глаза кверху и меняя в очередной раз на столе тарелки. Когда она вернулась с кухни с новым блюдом, Пьер торжественно объявил гостям:

– Пока душа моей несчастной мамочки еще здесь, я хочу сделать важное объявление. Марианна посвятила маме два последних года своей молодой жизни, и я всегда буду ей за это благодарен. Ее имя отныне в моей душе навеки будет связано с Арлетт. Уверен, мамочка одобрила бы мой выбор. Наверное, я не смог бы пережить пустоту, которая образовалась в сердце с уходом матери, если бы не наша дорогая Марианна. Эта удивительная женщина согласилась остаться со мной рядом не только на ближайшие дни, но и навсегда. Понимаю, сегодня не самый подходящий день для подобного сообщения, но я не в силах ждать. Чтобы жить, мне необходима уверенность, что Марианна не исчезнет, не растворится в далеких снегах, не вернется в свою Россию. Сегодня утром я сделал ей предложение руки и сердца, и моя любимая дала согласие. О дате нашей свадьбы, друзья, мы сообщим дополнительно…

В мэрии одного из парижских округов все с любопытством смотрели на необычную пару. Пожилой невзрачный жених и яркая моложавая блондинка в элегантном голубом костюме и черных лакированных туфельках.