На снегу виднелись следы двух человек. Маленькие, несомненно, принадлежали женщине, хотя ее обуви нигде не было видно. Ну а другие следы, очевидно, оставил убийца. И они вели к тропинке.

— Большой размер, — отметил молодой криминалист, худощавый провинциал с острова Сотра. — По меньшей мере сорок восьмой. Значит, рослый мужик.

— Не обязательно, — заметил Рафто и потянул носом воздух. — Отпечатки неравномерные, это видно вот тут, на ровном месте. Значит, ботинки ему велики. Возможно, он хотел нас обмануть.

Рафто почувствовал, что все взгляды обратились к нему. И он знал, о чем они думают: стоит тут и выпендривается, звезда хренова, любимчик журналистов: квадратная челюсть, харя как кирпич и соответствующая хватка. Коп как таковой, будто специально созданный для газетных заголовков. Впрочем, может, и не думают: с тех пор как он считался звездой, много воды утекло. В какой-то момент он внутренне перерос их всех: и прессу, и коллег. И тогда ему стали намекать, что он думает только о своем месте в лучах софитов, что из эгоизма прошелся по головам слишком многих своих товарищей по работе. Да и к работе, шептали у него за спиной, он относится, прямо сказать… Но Рафто об этом не слишком беспокоился. Нет у них ничего против него. Ну да, бывало, исчезали кое-какие вещественные доказательства с места преступления. Украшения там или часы, принадлежавшие убитому, но такими вещами наверняка никто не захотел бы владеть. Однажды коллега Рафто искал свою ручку и случайно — так он, по крайней мере, заявил — выдвинул ящик его стола. И нашел там три колечка. Рафто вызвали к комиссару для объяснений и попросили сидеть тихо и ни во что не вмешиваться. Вот и все. Но слухи уже поползли. Даже кое-кому из журналюг доложили о случившемся. Наверное, поэтому не стоит удивляться, что, когда года два назад в управлении начались проверки на предмет полицейского произвола, нашелся только один человек, о котором немедленно была подана докладная, — человек, созданный для первой полосы газет.

Никто и не сомневался, что обвиняли Герта Рафто не напрасно. Однако все при этом знали, что инспектор стал козлом отпущения в отделе, который в течение долгих лет был заквашен на вполне определенной традиции. Вот почему в рапортах за его подписью — преимущественно о допросах наркоторговцев и насильников детей — было сказано, что, мол, арестант навернулся со старой лестницы, которая вела вниз, в камеры предварительного заключения, отчего и получил пару синяков.

Газеты были безжалостны. Прозвище, которое ему когда-то дали — Железный Рафто, — было, конечно, не самым оригинальным, но именно поэтому встречалось не слишком часто. А теперь оно получило новое значение. Журналисты взяли интервью у множества его старинных врагов по обе стороны закона, а уж они-то, конечно, как могли раздули все обвинения. Так что, когда дочь Рафто пришла из школы в слезах и сказала, что ее дразнят «железной лестницей», жена инспектора заявила, чтобы он не ждал, что она будет сидеть и смотреть, как из-за него всю семью поливают грязью. Ну а он, как это часто бывало, несколько утратил самообладание, после чего она забрала дочь и в этот раз к нему не вернулась.

Но и в это непростое время он не забывал, кто он есть. Железный Рафто. А когда карантин кончился, он втопил на полную и работал день и ночь, чтобы вернуть утерянные позиции. И хотя успех был на его стороне, ему не удалось заставить всех — и коллег, и журналистов — забыть о том, что они так отчаянно пытались доказать. Все отлично помнили фотографии избитых людей в наручниках. Но он им покажет. Он докажет, что Герт Рафто не тот человек, который позволит закопать себя раньше времени. Что город там внизу — его город и принадлежит ему, а не этим бабам-белоручкам, которые называются спецами по социальным проблемам и сидят по своим кабинетам, высунув языки — такие длинные, что ими они достают аж до задниц местных депутатов и партийных журналистов.