Б*А* принесла нам соболезнования перед гробом дяди.

– Люди, которых любят, никогда не умирают! – сказала Жюстина.

– Тогда любите его очень сильно! – ответила писательница.

А потом добавила:

– Элиз, когда придете в себя, передайте мне ваши записки.

– Надеюсь, вы не собираетесь из этого сделать роман? – возмущается Иветт. – Из драмы, унесшей жизни двадцати человек! Это было бы просто неприлично!

Двадцати? Я быстро считаю в уме: Марион, Соня, Магали, Вероник, Юго, Пайо, Эмили, мадам Реймон, Франсина, Мартина, Ян, Леонар, мой дядя, Лорье и шесть жандармов. Двадцать внезапно оборвавшихся жизней.

– Я лишь летописец людского безумия! – ответила Б*А* вкрадчивым тоном, характерным для авторов детективов. – Я заеду к вам, Элиз, поговорить по поводу контракта. Знаете, имея деньги, мы сможем продолжить дело вашего дяди, я имею в виду ГЦОРВИ, и все такое. Уверена, что из Жюстины получилась бы отличная директриса!

Берегитесь, как бы вам не вывернули горячий чай на колени!

Это ужасно, но я еще могу смеяться. Наверное, это такой генетический изъян. Хорошо, что никто об этом не знает.

Мы все пожимаем друг другу руки, мы чувствуем себя этакими заговорщицами или обломками кораблекрушения, а потом Бернар целует меня в обе щеки со словами:

– Прости, но я не хочу на тебе жениться. Не потому что ты ненормальная, – добавляет он, – но я предпочитаю ванильное мороженое.

Все разходятся, а мы так и остаемся там, словно Три Грации, нарисованные воскресным мазилой. Тентен жмется к моим ногам.

Ну вот, круг замкнулся. Я действительно пережила приключения, придуманные моим автором. Я стала персонажем романа. Может быть, из‑за этого я чувствую себя совсем другой. Не такой, как все. Как вы. Вы, способные ходить, танцевать, петь, кричать, гасить свет и откладывать книгу. Вы, подвижные актеры движущегося мира.

Может быть, мое состояние, в котором объединились неподвижность смерти и скорость живой мысли, превращает меня в некий переход, некое послание, некий мостик между реальным и воображаемым. В экран, на который проецируются ваши галлюцинации (Элиз, «Философские мысли», том 28).

Может быть, вся наша жизнь состоит в том, что мы хороним своих мертвецов? Неустанно пытаемся обмануть собственные страхи и собственные горести.

В хрустальном воздухе Альп звонко поет горн. Поднимается флаг, звенят сабли, и, наконец, остается только одна, самая чистая нота, она отрывается, словно мыльный пузырек, и уплывает в бесконечный эфир в поисках будущего.