Он услыхал об этом в деревне в очередной поход за продуктами. Откликаясь на призыв правительства, все мужское население Челмбери пришло в движение: буксиры, моторные катера, рыбацкие шхуны отправляются через море — снимать людей с отмелей и переправлять на транспортные суда и эсминцы, которые не могут подойти к берегу из-за мелей. Надо спасти как можно больше людей из-под немецкого обстрела.
Фрит слушала и чувствовала, как сердце в ней умирает.
Он говорил, что переплывет через море в своей маленькой лодке. За один раз она могла захватить шесть человек, в лучшем случае — семь. Он мог проделать маршрут от берега до эсминцев много раз.
По юности и простоте, она не могла понять, что такое война, что происходило во Франции и что означало, что армия оказалась отрезанной, но вся кровь в ней говорила, что тут была опасность.
— Филипп! Вам обязательно плыть? Вы не вернетесь. Почему обязательно вы?
Лихорадочное волнение, владевшее душой Раедера, казалось, прошло, излившись с первым потоком слов, и теперь он мог говорить с Фрит на более понятном ей языке.
Он сказал:
— Люди загнаны на отмели, как птицы, Фрит, как раненые преследуемые птицы, которых нам с тобой случалось находить и приносить в заповедник. Над ними летают стальные ястребы, соколы и кречеты, и им некуда укрыться от этих страшных хищников. Они отрезаны от своих, загнаны бурей и измучены, как La Princesse Perdue, которую ты нашла и принесла ко мне с болот много лет назад, и мы вылечили ее. Им нужна помощь, моя милая, как нужна была нашим диким птицам, вот поэтому-то мне и надо плыть. Это то, что я могу сделать. Да, могу. Хоть раз побыть мужчиной и сделать то, что должен.
Фрит смотрела на Раедера в изумлении. Он так сильно изменился. Только сейчас она заметила, что он больше не был уродливым, нескладным и ущербным — но очень красивым.
Что-то вихрем поднималось в ее собственной душе и кричало, просясь наружу, но она не знала, как это сказать словами.
— Я поплыву с Вами, Филипп.
Раедер покачал головой.
— Ты будешь отнимать место в лодке у какого-нибудь солдата, который вынужден будет остаться, и так — каждый раз. Я должен плыть один.
Он надел сапоги, куртку и направился к лодке.
Потом, обернувшись, помахал рукой и крикнул:
— До свиданья! Посмотришь за птицами, пока меня не будет, Фрит?
Рука Фрит поднялась, чтобы махнуть в ответ, но застыла в воздухе.
— Храни Вас Бог, — произнесла она на свой саксонский манер. — Я посмотрю за птицами. Храни Вас Бог, Филипп.
Была уже ночь, освещенная осколком луны, звездами и северным сиянием. Фрит стояла на дамбе и смотрела на парус, скользящий по разлившимся водам эстуария. Вдруг в темноте, позади нее, раздался шум крыльев, и какая-то тень пронеслась мимо и взмыла в воздух. В ночном свете она смогла различить взмах белых, с черной каймой, крыльев и вытянутую вперед шею снежного гуся.
Набрав высоту, Принцесса облетела один раз вокруг маяка, потом устремилась вдоль извилистого залива туда, где кренился под усиливающимся ветром парус Раедера, и стала описывать над ним широкие медленные круги.
Белый парус и белая птица были еще долго видны на горизонте.
— Смотри за ним, смотри за ним, — прошептала Фрит.
Когда оба силуэта скрылись из виду, она повернулась и, опустив голову, медленно пошла назад к пустому маяку.
Здесь связное повествование прерывается. Дальнейшие события известны из рассказов очевидцев — к примеру, из слов списавшихся на берег моряков, что сидели в пабе «Стрела и Корона» в Ист-Чепеле.
— Гусь это был, самый что не на есть гусь, прости Господи, — сказал рядовой Поттон, из Лондонских королевских стрелков. |