Он стоял у двери и задумчиво хмурился, не сводя с нее глаз.

– Роберт? Ньюком звонил ему с просьбой объяснить случившееся. – Чарли с нескрываемым отвращением стиснул зубы. – И знаешь, что ответил этот подонок? «Ну и ну! Эта дрянь и вправду сыграла в ящик?»

Должно быть, Мэри от неожиданности вздрогнула, потому что Ноэль вдруг открыла глаза и немедленно разразилась плачем, которым изводила мать с пяти часов утра. Мэри тоже расплакалась. Неудержимые всхлипы вздымались откуда-то из глубины горла. Даже Чарли не смог бы утешить ее. Он растерянно стоял у двери, так глубоко засунув кулаки в карманы куртки, что Мэри видела в прореху побелевший сустав, похожий на кость, торчащую из раны.

Мэри с трудом поднялась, придерживая ладонью головку ребенка. Ноэль зашлась в крике. Шагая по комнате из угла в угол, Мэри чувствовала, как стремительно слабеет от отчаяния.

– Тише, тише, все будет хорошо, – бормотала она, ощущая, как по щекам бегут жгучие слезы.

К тому времени как муж подошел к ней и мягким жестом забрал ребенка, Мэри уже слишком устала, чтобы протестовать. Она взглянула на своих близких, и ее вдруг пронзила мысль о том, как жалко они выглядят на фоне по-спартански обставленной гостиной, напоминающей комнату ночлежки. Ноэль с раскрасневшимся сморщенным личиком размером с кулачок и черным хохолком волос, торчащим, как вопросительный знак… Чарли с выражением нежной озабоченности на лице, лице рано постаревшего мужчины… Точно так же он хмурился, помогая своей матери подняться наверх, в спальню, когда Полин бывала слишком пьяна, чтобы одолеть ступеньки самостоятельно. Походив по комнате несколько минут, Чарли остановился и приложил ладонь ко лбу малышки.

– Какая она горячая! – забеспокоился он.

– Потому что у нее поднимается температура, – заявила Мэри и решительно направилась к мужу, всем видом показывая, что только она в состоянии справиться с новой бедой. Час назад температура Ноэль была чуть выше тридцати восьми. Но теперь, едва коснувшись щеки дочери, Мэри мгновенно поняла, что положение изменилось к худшему.

Она бросилась в ванную за градусником. Ванную пристроили к дому в начале тридцатых годов, в то же время, когда бывший сарай превратили в жилое помещение. Пол в ванной перекосился. Отпирая непослушными пальцами старую аптечку, Мэри мельком заметила свое отражение в мутном зеркале на дверце шкафчика: огромные глаза на осунувшемся бледном лице, как в программах новостей у очевидцев страшных трагедий.

Чарли неловко положил плачущую дочь на живот поперек коленей, Мэри расстегнула пуговки пушистого комбинезончика, сняла с малышки трусики и подгузник. Оба затаили дыхание, когда серебристый столбик ртути под стеклом быстро пополз вверх. Через несколько минут Мэри поднесла градусник поближе к свету. Ртуть остановилась у отметки сорок градусов.

– О Господи, да она горит! Чарли, надо что-то делать. Мы должны отвезти ее к врачу. – Мэри бросилась в угол, к печке, где возле бугристого раскладного дивана приткнулась кроватка Ноэль. Схватив связанный крючком плед, подаренный им добросердечной женой хозяина дома, Мэри лихорадочно закутала в него дочь.

Все это время Чарли неподвижно стоял у двери. Румянец выступил на его скулах.

– Обогреватель в машине не работает. Она… мы все замерзнем!

Ему было незачем напоминать жене, что до Скенектади, ближайшего места, где живет врач, двадцать минут езды. Разве у них есть другой выход?

– А если мы останемся здесь, у нее начнутся судороги, она может погибнуть! – выкрикнула Мэри, чуть не сорвав голос.

На минуту Чарли задумался, проводя пятерней по волосам от лба к затылку – эта привычка сохранилась у него с тех времен, когда он носил длинные волосы. Нынешний короткий ежик был колким, как шерсть какого-то гибкого длиннотелого зверя.