Пока мать разбирала постель, ребенок лежал голеньким на стеганом розовом одеяле. Ноэль уже проснулась и водила ручками перед собой, ее личико недовольно сморщилось и напоминало маленький красный кулачок. Мэри инстинктивно шагнула к кровати, протянув руки. Но мать, как обычно, опередила ее, положила ладонь на грудку Ноэль, и малышка сразу затихла, почувствовав опытную руку, способную остановить даже несущийся под гору автобус. Ноэль устремила пристальный взгляд на незнакомку, склонившуюся над ней.

– Мэри Кэтрин, принеси из кухни лед, – скомандовала мать. – Надо скорее сбить температуру. – Она торопливо вышла в соседнюю ванную и тут же вернулась со стопкой полотенец, губкой и пластмассовым тазиком для мытья тех частей тела, названия которых мать никогда не произносила вслух.

Мэри послушно выполнила приказ. Ей и в голову не пришло спорить с матерью. В кухне, пока она наполняла льдом фаянсовую миску, ее вдруг посетила мысль, что ей самой следовало бы знать, как поступить. А если бы Ноэль умерла по ее вине?

Ослабев от ужаса, Мэри уставилась на полку над желтым пластиковым столом, полку, на которой, подобно блестящим пуговицам на рукаве, выстроились сувенирные тарелки. Прошла минута, прежде чем к Мэри вернулась способность дышать.

Вспоминая этот день спустя несколько недель, Мэри отчетливо увидела, что в ту минуту в ней пустило корни семя вины, стыда и просто-напросто усталости. Должно быть, уже поднимаясь по лестнице в свою комнату, она знала в глубине души, что останется в этом доме.

Наверное, Чарли тоже почувствовал это. Мэри заметила, как настороженно он следил за ней, подносящей лед к постели так же послушно, как когда-то она шла к первому причастию, к алтарю церкви святого Винсента.

Мэри не смела взглянуть на него, она не сводила глаз с ребенка. Наблюдая, как мать обтирает крохотное разгоряченное тельце Ноэль губкой, смоченной в ледяной воде, Мэри вздрагивала, как от холода. Ей отчетливо вспомнилось, как мать прикладывала ладонь к ее горячему лбу и укладывала ее в постель, когда она возвращалась домой из школы с температурой. Сквозь опущенные жалюзи в комнату заглядывало солнце.

Мать не всегда была такой деловитой и серьезной. Мэри помнила, как прежде папа потихоньку входил в кухню и оттаскивал маму от раковины, вполголоса напевая старую песенку, под которую они когда-то любили танцевать. Мать делала вид, будто сердится, отталкивала его рукой, перепачканной мыльной пеной, восклицала: «Да перестань же, Тед!» Но вскоре она начинала смеяться, и они пускались вальсировать по кухне.

А еще Мэри помнила тот день, когда ее родители узнали, что она беременна. Днем они всей семьей пошли в церковь святого Винсента. Мэри ничего не ела со вчерашнего вечера, и когда наступило время святого причастия и пришла ее очередь принять облатку, у нее закружилась голова, едва она высунула язык. Она упала в обморок, рухнула на холодные плиты пола, и мама сразу повезла ее к врачу. Прекрасно понимая, в чем дело, Мэри уткнулась лицом в складки лучшего воскресного платья матери – того, что она сшила своими руками, темно-синего, с белым кантом, тщательно отутюженного и пахнущего ландышем, и разрыдалась. Она знала, что Христос простит ей все прегрешения. Со временем даже папа смягчится. Но мама отныне будет считать ее навсегда опозоренной.

Именно папа подписал разрешение на брак Мэри и Чарли. А младшая сестра Триш помогла ей уложить вещи – молча, отводя опухшие от слез глаза. С того дня как Мэри покинула родительский дом на пятом месяце беременности, с пятьюдесятью долларами в кармане, она ни разу не видела мать.

А теперь Мэри стояла на пороге прежней жизни и смотрела на своего ребенка, розового, с блестящим тельцем, словно только что родившегося, и ей казалось, что это она сама вынырнула из какой-то мрачной бездны, нагая и беззащитная.